Петр Павленко - Собрание сочинений. Том 1

— Зависимость наша от иностранных государств имела и хорошие стороны, — продолжал Мурусима. — Мы завязали торговые связи. В девятьсот первом году мы начали строиться, а через одиннадцать лет поставляли собственные винтовки Мексике, через пятнадцать — России.

— А вот с автомобилями у вас до сих пор плохо, — заметил Нельсон. — Что вы предпринимаете в этом отношении?

— Плохо? Моторы для танков и самолетов у нас свои.

— Вы собираете их у себя — да. Но это моторы немецкие, не правда ли?

— К концу мировой войны вы отстали в военном отношении лет на шесть, на восемь, — заметил Локс и добавил: — Если мы условились, что думаем об общем деле, позвольте быть искренним до конца.

— И потом, коллега, напрасно вы стали одеваться у старьевщиков, сказал Нельсон. — Напрасно скупали у Антанты оставшееся от войны добро, все эти танки Рено и броневики Мартини. Человек, выходящий в свет, должен одеваться у дорогого портного.

— Учтите также, — добавил Чарльз, — тот миллиард, который вы уплатили за прогулку по советскому Приморью. Если не ошибаюсь, интервенция обошлась вам именно в миллиард.

— Дорогое удовольствие для молодой страны, — сказал Локс.

— И не очень богатой, — добавил Нельсон. — Ну, а затем накиньте убытки от землетрясения девятьсот двадцать третьего года.

— Ах, друзья, все это древняя история Ниппона, — сказал Мурусима, — в девятьсот двадцать восьмом году мы сделали сильный скачок вперед, и что же? Создана авиапромышленность, авиация перевооружена, есть несколько сот собственных танков…

— Все же до неудачи под Шанхаем в ваших дивизиях вовсе не было гаубиц, — мрачно отметил Нельсон.

— А основы обработки поступающего в армию молодняка? — спросил Локс. — Все тот же катехизис, разъясняющий императорский рескрипт восемьсот восемьдесят второго года?

— Нет, коллеги, нет, — протестовал Мурусима. — Я почти не верю вашим сомнениям. Я не могу допустить подобную наивность английского мнения… Новую исходную линию дал устав внутренней службы девятьсот восьмого года. Основной упор устава — восстановление национальных традиций в борьбе с революционными настроениями.

— Философская подоплека все же, наверно, заимствована у Конфуция[43], — сказал Чарльз.

— Япония немыслима без заимствования, — шепнул Нельсон Локсу.

— Существует два пути преодоления личности, — сказал Мурусима, перебивая Чарльза. — Внедрение уважения к традициям с наивысшей его формой — культом предков — и обычаи. Индивид должен воздержаться от внешних проявлений своих чувств, опасных для общественной гармонии, и обязан принуждать себя к определенным жестам, к облечению своих поступков в определенную форму.

— Государство, следовательно, заготовляет общеобязательную колодку для личности.

— Власть отца! Власть отца! — залепетал Мурусима. — Власть отца и почтение детей составляют тип власти и подчинения.

— Все это отлично, — сказал Локс, — а вот вы упустили ответить относительно гаубиц. Ведь у вас действительно не было гаубиц под Шанхаем. Или, например, тыл. Неустройство вашего тыла — да об этом же говорят все, кому не лень. Тыл ваш сводил на-нет маневренное достоинство войск. При выходе третьей и одиннадцатой дивизий к Великой Китайской стене в девятьсот тридцать третьем году положение у вас было самое безотрадное: раненые и обмороженные не эвакуировались, войска оставались без боеприпасов, дороги…

— Чистейшая древняя история!.. — смеялся Мурусима, не отвечая на вопросы.

В Мукдене гости осмотрели священное кладбище богдыханов и старый город.

— Тут, невидимому, облагается налогом все, кроме запаха, — сказал Локс и отказался от экзотической прогулки.

Хотя Мукден называют самым геометрическим городом на свете и он на самом деле представляет из себя точно вымеренный четырехугольник, но движение в нем хаотично и невыносимо для европейца. Голубые, разрисованные золотом кареты, запряженные мулами, тяжелые китайские арбы «да-чэ», колеса которых вращаются вместе с осью, легкие даурские двуколки, мотоциклы и автомобили исчезнувших фирм носились по его пыльным и серым, почти не озелененным улицам.

Чарльз обратил внимание на автомобили.

— Похоже, что мукденцы только что ограбили Вашингтонский автомобильный музей.

За два дня пребывания в городе англичане насчитали шестьдесят четыре фабричных марки и скоро превратили угадывание автомобильных марок в веселый спорт. Они вылезали на каждом углу, когда представлялся случай разгадать родословную какого-нибудь шестиколесного чудовища, собранного из старых деймондов, бреквэ и стюардов.

Мурусима, вежливо улыбаясь, плелся за ними.

— Китайцы покупают все, что им продают, — весело говорил он.

— Действительно, здесь было все, что за последние двадцать лет вышло из автозаводов всего мира.

Англичане осмотрели ламаистский храм под Мукденом и собирались в Фушун, но Мурусима увлек их в Гирин, сказав, что в Фушуне чума.

Фушун после подавленного восстания был почти мертв. В раскрытых и растерзанных домах ютились псы, на задворках валялись трупы. Дымились развалины заводов. Японские инженерные батальоны, работая день и ночь, чинили пути.

Фушун был мертв, но Мурусима не лгал — зараза от него шла по всей стране. Она была страшнее чумы, потому что не знала противодействия, от нее нельзя было спастись. Еще и теперь гонялись за дезертирами из полков карательной экспедиции и, прибирая город, молчали о том, что на местах самых ожесточенных схваток не найдено было ни одной винтовки, ни одного целого патрона, — все подобрал и унес с собой разбежавшийся из Фушуна народ. Каждое слово о Фушуне было заразой — шахты стояли, заводы были безлюдны, и пожар в дайренских портовых депо закончился лишь на-днях.

В Гирине гости осмотрели новый военный завод и получили разрешение на беседу в камере военной тюрьмы со знаменитым Тян Пин-веем, командиром партизан на границе Кореи. Это был человек лет сорока пяти. Его обвиняли во взрыве тоннелей и железнодорожных мостов.

В Синцизине, столице Маньчжоу-Го, их принял главнокомандующий Минами. По дороге в штаб Мурусима сообщил англичанам, что Минами прозван «завтрашней звездой».

— Я предпочел бы в своем прозвище что-нибудь вчерашнее, конкретное, — пошутил Нельсон.

Минами, слывший умным генералом и дальновидным политиком, встретил журналистов подозрительным молчаливым поклоном.

Мурусима изложил генералу желание трех английских гостей написать книги о роли Японии в Азии.

— О степени ее готовности к этой роли, — поправил Чарльз.

Генерал с почтением поглядел на журналистов.

— Хорошие книги, — произнес он задумчиво, — встречаются реже, чем хорошие люди. Мне так кажется.

— Генерал, наши друзья больше чем хорошие люди, они — дельные люди, — Мурусима с гордостью поглядел на англичан.

— Я знаю, англичане всегда отличались деловитостью, — с легкой иронией произнес Минами.

Не теряя времени, Мурусима изложил генералу программу действий англичан в Маньчжурии, как будто угадывая ее в глазах генерала, который даже казался несколько удивленным, что он так хорошо понят без лишних слов.

Он кивал головой, негромко приговаривая:

— Мир, мир, мирная работа, да, да.

Английское общественное мнение ждет от Японии решительного взгляда на Север, — сказал Нельсон. — Сегодняшняя позиция Японии, теснящей нас на юге Азии, в то время как ею еще не освоен северо-запад…

— On s’engage partout et puis on voit — всюду ввязываются, а там видно будет, — грубо произнес Нельсон фразу, приписываемую Наполеону.

— Мир, мир, господа, — тихонько, по-старчески, твердил Минами. — В наше время лучший полководец тот, кто выиграл кампанию, не дав ни одного сражения.

— Можно ли, — спросил Чарльз, — ожидать, что партизанская война будет в этом году закончена, а антияпонское движение в городах приостановлено?

— Война? — спросил главнокомандующий. — Умиротворение нами Маньчжурии, господа, началось в год барана[44]. В этот год никогда не бывает войны.

Минами недоуменно поглядел на Мурусиму, и профессор отрицательно покачал головой, делая вид, что он не понимает, о какой войне спрашивают их гости.

— Не разрешит ли генерал объехать некоторые участки вдоль советской границы? — спросил Локс.

— О, такая скука, такая грязь, — поспешил сказать Мурусима.

— Генерал, что позволите вы передать от вашего имени английскому обществу?

— Я не имею поручений от императора сообщать что-либо английскому обществу, господа.

— Быть может, вы скажете что-нибудь нам в качестве руководящей мысли, пожелания?

— О нет, нет. Ваша доброта не имеет границ.