Прощальный ужин - Сергей Андреевич Крутилин

переливаясь в лучах солнца, вода. Струи ее серебрятся, слепят глаза. А за ним — за серо-зеленым дебаркадером, с перильцами и остроконечным шпилем над башенкой, — буйно, нахально, забивая серебрящуюся воду, все заполнил желтый цвет осени, осеннего леса, — ярко-оранжевые осины и бронзовые листья дубов величаво, царственно нависли над Окой.

«А что: недурно! — думал Игорь Николаевич. — Надо выписать. Нет, лучше сделать все заново».

Он доставал загрунтованный холст, размером раза в четыре больше картона, на котором был этюд; ставил холст на мольберт и начинал писать.

И на весенней или осенней выставке появлялось обрамленное в тяжелую золотую раму полотно: «Везут дебаркадер» — и ниже: «И. Н. Кудинов, 1927 год рожд.».

О холсте этом в обзорных статьях не писалось особо, но когда разговор заходил о пейзажах, представленных на выставке, имя Игоря непременно упоминалось.

«И. Н. Кудинов, — писала какая-нибудь А. Свистунова, — выставил окский пейзаж, где очень тонко решены проблемы света и тени», или что-нибудь в этом роде.

Да и то упоминание его имени в обзорах выставок было непродолжительным. Весенняя выставка — много серых работ; и Кудинов что-то выставил, всех упомянули, а его нет. Лариса возмущалась. «Как так можно, — говорила она. — Такую работу не заметить?!» Но Игорь молчал. Он был чем угодно: скупым, нелюдимым, обозленным, — но вместе с тем он был философом. Он считал, что живописец более, чем скажем писатель или музыкант, фигура трагическая. В жизни все подвержено забвенью. Но от писателя остаются книги, они размножены в миллионах экземпляров. А полотно — оно единственно, неповторимо. Сгорят случайно холсты Кудинова, собранные теперь в этом зале, — и не было такого художника.

Художник, размышлял теперь Игорь, он чем-то сродни футболисту. Когда футболист забивает голы, он ходит молодцом — у него две квартиры: одна в Москве, другая — в Киеве. За ним хвостом увиваются девицы. Но как только футболист перестанет забивать голы, то сначала его выставляют из команды; какое-то время имя его еще вспоминают болельщики и радиокомментаторы, когда рассказывают об успехах нашего футбола в прошлом, однако вскоре все о нем позабывают.

Так и художник: пока он выставляется — о нем пишут, говорят, спорят. Но едва его картины перестают появляться на стендах выставок, о нем забывают, — если, конечно, он не оставил уж очень заметный след в искусстве.

Умрет он, Кудинов, и кто-нибудь, читая некролог, спросит соседа: «А кто это такой, Кудинов?! А-а, это тот, который писал «Эльвиру»…

28

— Игорь Николаевич! — обрадованно встречает его дома Лариса. — Как вы задержались! Обед остыл. Разогреть?

— Не надо, я сыт, — говорит Кудинов резко, раздраженно.

Лариса огорчена, она готова заплакать. Через четверть часа, сменив гнев на милость, Игорь все же садится к столу.

— Опять манная каша! — ворчит он. — А что, в нашем доме мясо бывает когда-нибудь.

— Ну что вы, Игорь Николаевич, вы же сами просили: суп протертый овощной и манную кашу. — Лариса всегда ему говорила «вы», даже когда обращалась просто по имени: Игорь. «Игорь, вы». — Ешьте пока, а завтра наутро я приготовлю натуральный лангет.

Лариса ставит перед ним тарелку подогретого супа, и на какое-то время он успокаивается — ест. Бульон с протертыми овощами и в самом деле очень вкусен. Да и манная каша с изюмом хороша…

Игорь понемногу оттаивает. Замечает то, чего раньше не видел: «И стол накрыт, — думал он, — как мать, бывало, накрывала лишь к празднику: скатерть накрахмалена, ломтики хлеба нарезаны аккуратно, лежат как-то по-особому, аппетитно. Ломтики эти словно говорят: «Берите нас. Кушайте нас, Игорь Николаевич». На столе — зимой и летом — стояли хрустальная вазочка с фруктами, бутылки с минеральной водой.

И оглядев все и насыщаясь, мало-помалу он совсем успокаивается. «Все-таки Лариса самоотверженная женщина, — думает, усаживаясь, Игорь Николаевич. — В наш век такую женщину — поискать».

…Окончив «Строгановку», Лариса не пошла на «Трехгорку» художницей по тканям, хотя и мечтала об этом всю жизнь. Она устроилась работать библиографом в библиотеке ЦДРИ, чтобы иметь больше свободного времени и, главное, чтобы всегда быть рядом с Кудиновым. И вот уже около пятнадцати лет она рядом с ним. Просыпается ночью при первом же его вздохе, при первой же его жалобе на плохое самочувствие. А утром вновь, чуть свет, на ногах: гладит, готовит, моет.

Игорь Николаевич, поев, добреет. Он находит даже возможным поблагодарить Ларису, обронив: «Спасибо, Лариса Владимировна!»

Лариса спешит убрать со стола, а Кудинов идет отдохнуть. Он ложится на тахту, включает торшер и берет в руки журнал «Творчество», полученный утром. Казалось бы, вид нового журнала, запах краски должны расположить к спокойствию, к умиротворению. Но нет! Едва прочитав статью, Игорь отбрасывает журнал, вскакивает с тахты и начинает ходить взад-вперед.

— Отдохнули бы, Игорь Николаевич, — говорит Лариса.

Но Кудинов не реагирует на ее замечание. Он снова возбужден. Это новое волнение вызвала в нем статья Алексея Маньковского о пейзаже. Статья была интересная, основательная. В этой статье Леша — его, Кудинова, однокурсник и приятель — писал о том, почему он любит пейзаж. У Леши — дача в Тарусе, и на всех пейзажах, которые были воспроизведены в журнале, — знакомые Игорю места: Улай, Велегово, Долина вздохов, кривые улочки маленького городка с деревянными домами.

И один лишь вид этих мест поднял Кудинова, заставил волноваться. Надо же, как быстро все промелькнуло! — думал он. Вспомнилось, как он — молодой, сильный — любил утром ходить лугами вдоль берега Оки; как останавливался, где хотел, и писал, что вздумалось.

Из головы не выходила фраза Маньковского.

«У меня две страсти, — писал в своей статье Леша, — пейзаж и дом. Помимо прекрасной природы, которая меня окружает в Тарусе, я люблю писать семью: детей, жену, домашний уют. Я не устаю от работы над этюдами: лес, рощи, поле, заснеженные улочки, — для меня это и есть мир, равно как и мои домочадцы. Я пишу их всюду: на прогулке в лесу, дома, в саду — для меня все это и есть счастье, источник вдохновенья».

«Вдохновение!» — повторил про себя Кудинов.

Перед ним все время маячила Лариса. Приседая на больную ногу, она уходила на кухню и тут же возвращалась, унося посуду. И вид ее сейчас вызывал в нем глухое раздражение. «Это она во всем виновата! — думал Кудинов. Да, да, она обокрала его. Он был глубоко убежден, что справедлив в своих мыслях. — Конечно, Лариса многое сделала для меня, — продолжал рассуждать Игорь. — Она внимательна, заботлива, как мать. Я привык к ней; по сути, она моя жена. Но это именно из-за нее у меня нет детей, которых любит писать Леша. Были бы у меня дети — и я писал бы их!» Не было детей,