Лев Успенский - Пулковский меридиан

Но тот старый Мальбрук, герой песни, живущей со времен крестовых походов, он сам собирался, сам клал в кожаную торбу вяленое мясо, сам ехал, трясясь и раскачиваясь, на кровном жеребце, в поту, в пыли, под тяжелой броней, с чудовищным мечом у пояса. А его правнук, — «правнук предыдущего»! — пока по его негласным, но неотложным приказам гонят в бой английских «томми», французских «пуалю», русских «земляков» там, в горячих степях России, — сидит над бирюзовым шотландским озерком и пишет маслом маленькие — девять дюймов на двенадцать — любительские этюдики. Вереск и пестрые глыбы песчаника! Смешно это? Или — страшновато? Или — отвратительно!

Потомок Мальбрука умел очаровывать с первых слов без усилия и натуги, запросто.

— Алло, Кэдденхед! — крикнул он, как только камешек сорвался из-под ноги Джонни. — Почему вы идете кружным путем, мальчик? В ваши годы я скакал бы напрямки по обрыву. Слезайте сюда! Я не подумаю отрываться от дела ради вас, но мы поболтаем… Проклятое сочетание охры и крапп-лака: ничего на свете нет труднее, чем воспроизвести это на полотне!

— Даже сочетать принципы Вильсона с принципами Клемансо? — постарался подделаться под его тон Макферсон, хватаясь за ветки орешника.

«Толстяк» покосился на него из-за подрамника.

— Вот как? — произнес он. — Младенец пробует силы в искусстве подачи реплик? Разве этому учат в финских салонах? Садитесь на камень вон там. Как здоровье старого носорогобойца (он подразумевал дядю Джонни, старика Кэдденхеда)… Что поделывает милейшая леди Джен? Вы сели? Прекрасно: как раз во-время. Ответьте мне на один вопрос: верно ли, будто ваши друзья — большевики… Словом, мне сказали, что название «Правда» (а так именуется их оффициоз) означает в переводе «Истина», «Verity»? Может ли это быть?

Макферсон подтвердил. Патрон выглянул из-за своего холстика, похожий в деревенском небрежном костюме на огромного откормленного лысого дитятю, на уродливого благодушного пупса. Да, на пупса-бульдога; на «хампти-дампти»[43] детских сказок.

— Баснословно! — пробормотал он. — Чудовищно: назвать газету таким страшным словом! «Правда»! Чёрт возьми! Они, чего доброго, вознамерятся и на самом деле вещать с ее страниц только голую правду?!

— Насколько я понимаю, они стараются поступать именно так, — осторожно заметил Джонни.

— Негодяи! — голова «хампти-дампти» исчезла за подрамником. — Одного этого уже достаточно, чтобы стереть их с лица земли! Некто Иошуа, которого греки прозвали Христом, вздумал говорить людям правду. Это было две тысячи лет назад. Благоразумные головы его распяли, а из его «правды» понашили бесчисленное множество благоуханных, первосвященнических риз и царских мантий… Джон Гус, в гордыне своей, покусился открывать истину… Но и он и она разлетелись с дымом чешского костра… Гракх Баббёф дерзал говорить правду; однако нож гильотины оказался на проверку острее, чем его язык! «Правда»! Да они просто-напросто сумасшедшие! Изверги! Открывать людям правду! Разве это видано среди джентльменов?

Камень, на котором сидел Джонни, порос мягким лишайником, был теплым и словно бы живым. Несколько дроздов пересвистывались в пучках омелы, неизвестно только о чем — о лжи или о правде? В заводи весело плеснула форель.

— Это — мимоходом! — сказал сэр Чильдгрэм, прикусывая губу и тщательно соскребая слой краски с холста. — Что привело вас ко мне, юноша? Злодейство красных или тупость людей, сияющих остальными цветами радуги? И что вы поделываете там? Как поживает наша кровопролитная не-война с враждебной нам не-страной на этом проклятом Балтийском не-море? Мне сообщили, — вы умудрились потерять там добрую дюжину наших лучших не-кораблей? Чёрт побери! Не потому ли это, что ими командуют блестящие не-командиры? О, будь он проклят, крапп-лак! Сам Тёрнер[44] не сумел бы передать оттенки злосчастного красного камня… Но смотрите, как хорош плющ на тех глыбах, Кэдденхед! Забываешь все в мире, как только взгляд падает на его гирлянды… Не покурить ли нам, молодой аскет?.. Я не помешаю вам невозбранно дышать чистым воздухом гор: я — сяду от вас под ветер…

Кэдденхед, — он же Макферсон, — изложил свои планы и свои замыслы. Тучный человек, человек с головой, но без сердца, курил сигару, расположившись, как дома, на мягком шотландском мху. Так старая Англия в развалку растягивалась до сих пор поперек любого места мира, на которое падал ее взгляд. Неужели этому доброму времени должен прийти конец?

Джонни говорил долго и подробно. Патрон как будто не слышал его. Жмурясь, он вглядывался в свисающие с отвесной красной стены космы вьющихся растений, в темные потеки влаги между ними. Он гладил вспотевший лоб, дышал, колыхал живот, блаженствовал.

— Может быть, это и смелый план, — заключил молодой человек, вдруг ощущая себя неуверенным перед лицом такого многоопытного лицемерия, — но, по-моему, — единственно реальный. Однако Коуэн ни за что не рискнет действовать так на свой страх. Вот я и явился сюда за помощью.

Воцарилось молчание. Похожий на огромную жабу, толстый человек задумчиво жевал травинку. Клуб сигарного дыма застыл во влажном воздухе и не расходился; видно, он желал, прежде чем исчезнуть навсегда, услышать, что будет сказано…

— Во всем этом… — неторопливо проговорил наконец жабообразный, — во всем этом мне нравится одно: вы никак не страдаете недооценкой сил противника. Более того: возможно, вы понимаете его психологию. Я устал от идиотских сказок об азиатской натуре русских, о тайнах пресловутой мистической славянской души… Азиаты!? Да поговорите с Набоковым или с мистером Борисом Савинковым… Киплинг — мне ли не знать Киплинга! — во сто раз менее европеец и джентльмен, чем они! Но вы — полурусский; вам я верю… Гм… Катера!? Смело? Ново? Гм… гм… Кажется, я достаточно консервативен, чтобы иметь право на любовь к новизне! Катер мал и слаб? Ну и что же?

В Америке, Кэдденхед, живет такая рыбка — пирайа. Ростом с селедку… Она также и не велика и не сильна… Но, если лошадь или корова по оплошности входит там в воду, минуту спустя она вылетает на берег уже освежеванная с головы до ног. Стая пирай способна за тридцать секунд объесть с любого зверя все мясо до костей… О, нет, я там не был: просто этот болтун Ллойд-Джордж как-то сравнил с такими рыбешками меня, Керзона и еще кого-то третьего; почему — не знаю… Должно быть, в тот день мы чересчур крепко насели на наших противников в Палате… Не плохой образ, а? Я запомнил имя рыбешки — «Serrosalmo piraya». Так вот: ваши катера — пирайи! Нужно только, чтобы большевистские корабли оказались травоядными животными, а не аллигаторами, закованными в броню… Что же? Действуйте, Кэдденхед: за мной дело не станет. Сомневаюсь, чтобы Коуэн стал артачиться, когда вы приедете туда, но, признаться, я его понимаю: каждый адмирал способен расквасить вам нос или же не расквасить: однако доказать, что удар нанесла не его рука, а ваша переносица — свыше адмиральских возможностей… Что поделать, такого рода труд ложится на нас, политиков… Ну, были вы в Париже, дружище?.. Как вам понравился тамошний воздух?

Они разговаривали долго; потом вместе шли в крошечный городишко, повисший над этим «Лох Эрик». Патрон тащил на себе свой ящик для красок, складной мольберт, стул. Только подрамник с холстом он отдал Джонни.

— Еще не хватало! — ворчливо ответил он на укоры молодого человека, — я не лейборист, чтобы не уметь сделать два шага без лакея… «Правда»! Вот надоела мне эта «правда»! Кто прав — мы или большевики? Идиотский вопрос: разве я Кант или Будда, чтобы ломать голову над такими загадками? Или — разве для того, чтобы драться, необходимо предварительно выяснить, кто прав перед лицом всевышнего? Индейцы были безусловно правы, а янки нет… Ну и что же из этого? Я что-то не видел еще ни одного янки подыхающим в резервации?! Сипаи Нана-саиба…

Он вдруг остановился, точно споткнувшись. Круглое лицо его из благодушного стало непередаваемо ядовитым, дьявольски злым и лукавым.

— Постойте, Кэдденхед, — вспомнил! Честертон только что сам рассказал это мне. У миссис Честертон есть племянник лет семи. Он мужественно стащил из шкафа полфунта отличного мармелада. Стащил и мирно съел. Его, разумеется, выдрали. Он — ревет. Тетка читает ему подобающую нотацию.

«Вот видишь, Фредди (или Томми)… Ты скушал мармелад, а теперь страдаешь. И это потому, что ты не прав. А если бы ты поступил, как должно, ты был бы прав и все было бы хорошо! Ведь верно?

— Н-е-е-т! — рыдает этот разбойник, — не хорошо! Не верно!

— Как так? Ведь ты же был бы тогда прав?

— Да… но тогда бы я не съел мармелада…»

Подумайте над этим, Кэдденхед! Маленький негодяй не лишен рассудка. Чего хотим мы с вами: правды или мармелада? Что до меня, то я определенно предпочитаю мармелад… Так поезжайте и действуйте. Надо торопиться: вспомните, как мило, по-домашнему грызлись мы все между собой в этом мире, пока не явились большевики… Нельзя терпеть их дальше. Пора кончать с их фантасмагорией, пока не поздно! А если они правы, тем хуже для них.