Максим Гуреев - Мама тебя любит, а ты её бесишь! (сборник)

– Инвалиды, инвалиды! – начали издеваться над ними семиклассники, потеснённые их оголтелой толпой.

В центре зала уже маршировал на одном месте шестой класс «Г». Вслед за музыкальным центром они нестройно голосили «Комбат, батяня, батяня-комбат…» и, перестав маршировать, раскачивались туда-сюда. Всё.

Как только объявили результаты, я бросился к маме.

Что было объяснять? Она не увидела моего триумфального шествия, и никто не смог бы доказать ей, что нас даже сравнивать нельзя с парадом уродов шестого «Б».

Мы поделили второе место с «ашками», классу «Г» дали почётное третье место, «бэшкам» досталось первое – так как весь шестой «Б» класс был массово охвачен участием в конкурсе.

Елена Исаева

Про мою маму и про меня

Каждый человек чего-то хочет от жизни. Когда мне исполнилось десять лет, я впервые задумалась – чего же хочу я. «Хочу стать известной!» – шепнул мне внутренний голос. Интересно, почему у людей такая тяга к славе? Тогда я не задавала себе этого вопроса, я просто хотела чего-то достичь. Оставалось определить – чего. То есть поставить цель, к которой я потом должна буду всю жизнь стремиться. Итак, я твёрдо была уверена, что, во‑первых, жизнь без цели – пуста и, во‑вторых, что за интересную, яркую жизнь надо бороться. Прежде всего – с собственной ленью, то есть практически с самой собой. Потому что из художественной литературы я знала, что все замечательные люди очень много трудились, прежде чем чего-нибудь достичь. Надо было только найти поприще, на котором эту лень преодолевать.

Искать я стала с помощью мамы, естественно. Выбрала самый подходящий момент, когда она с интересной книжкой завалилась на свой любимый диван, и пристала:

– Мам!

– А?

– Вот ты – когда была маленькой – ты мечтала стать знаменитой?

– Я?.. Я не мечтала. – Мама от книжки не отрывалась.

– Почему?

– Я не мечтала, я была уверена, что стану. – Книжка продолжала быть интересней разговора.

– Ну?.. И ведь не стала? – провоцировала я.

– Ещё всё впереди. Какие мои годы?

Мне-то казалось, что уже поздновато.

– А… кем? Ну, то есть в какой области ты собираешься стать знаменитой? Как кто?

Мама от книжки, наконец, оторвалась и посмотрела на меня в упор.

– Как это – как кто? Как мать гениального ребёнка, естественно.

– То есть как моя?

– Ну да. Но вообще-то, дорогая, «быть знаменитым – некрасиво… Не это поднимает ввысь. Не надо заводить архива, над рукописями трястись…».

Нашла, тоже мне, кого в пример привести, и опять углубилась в книгу.

– Хорошо ему было, Пастернаку, рассуждать, когда он уже и так был знаменитый поэт и Нобелевку ему присудили!

Мама поняла, что почитать ей не дадут, и рассердилась:

– Не спорь с классиками, а покажи, на что ты сама способна. И знаешь, хорошо бы ты не просто стала знаменитой (знаменитой ведь можно стать и из-за какого-нибудь скандала), а хорошо бы ты попутно приобрела какую-нибудь стоящую профессию – и вот в ней уже прославляйся, сколько душе угодно!

Я поняла, что добилась внимания, и воодушевилась:

– А ты как думаешь – где надо начинать пробовать себя?

– Там, где тонко.

– Как это?

– Ну, где тебе легче всё даётся.

Я уже знала, что, например, музыка мне даётся не очень. Пока я учила аккорды к песням – всё было отлично, но когда выяснилось, что ещё существует сольфеджио и прочее такое – я поняла, что стать великим композитором у меня не хватит никакого терпения. И в первом классе, когда училась на фортепиано, и после, когда училась играть на гитаре. На гитаре вообще не заладилось, потому что учительница выбрала меня в конфидентки и мы всё время говорили про любовь.

Поправляя мне постановку пальцев, она спрашивала:

– Как ты думаешь, если мы с ним видимся раз в неделю – это любовь?

Она была уже пожилая и довольно полная дама, и, по моим тогдашним представлениям о мировой гармонии, ей любовь вообще уже не полагалась. Поэтому, раз кто-то с ней виделся раз в неделю – и после, придя на занятия, она светилась, как сто тысяч солнц, наверное, это была любовь. И я честно говорила:

– Да.

И она у меня классику не спрашивала, а учила петь «Шаланды, полные кефали…» и всякое такое же.

Мы самозабвенно на два голоса распевали «Мой костёр в тумане светит», особенно то место, где «Вспомяни, коли другая…».

Потом я приходила домой, демонстрировала маме свои успехи. Мама тоже любила петь, поэтому «Шаланды» ей были ближе всяких там классических упражнений, и она считала, что я правильно учусь, хотя я знала при этом всего три аккорда. Но маме казалось, что и это хорошо, и это уже какое-никакое искусство. Так я и осталась на всю жизнь с тремя аккордами и с «Шаландами». Для хорошего настроения мне, в принципе, хватает. Но в смысле «знаменитости» это получился несомненный прокол, потому что ведь с такими знаниями знаменитой можно быть только в пределах собственной кухни.

После неудачи с музыкой я ринулась в спорт. У нас в классе самая стройная девочка была Ленка Леонова, потому что она занималась художественной гимнастикой. Она всегда ходила так прямо, как будто кол проглотила.

Я попросила – Ленка взяла меня с собой на занятие.

В абсолютно зеркальном зале стоял рояль. И несколько хрупких грациозных девочек выделывали под музыку всякие фигуры, которые им показывала тренерша, командуя при этом резким требовательным голосом и хлопая в ладоши:

– И‑раз, и‑два! И‑раз, и‑два!

Я крайне добросовестно повторяла за девочками все движения, но в конце урока мне объявили:

– Для нашей группы ты, к сожалению, не подходишь – мы уже ушли вперёд. Тебе надо в младшую группу.

Вечером я сказала маме, что в младшую группу не пойду.

– Почему?

– Потому что они занимаются в другое время, а без Ленки ходить скучно.

– Только из-за этого?

– Ты не видела, как Ленка на шпагат садится! И вообще! Я никогда не буду такой гибкой и ловкой, как она, а тогда – зачем?

– А вдруг будешь? Подумаешь – шпагат! Это дело тренировки!

Мама, по-моему, не очень понимала, о чём идёт речь. Пришлось объяснить и даже продемонстрировать:

– Да ты знаешь, как это трудно?!

Я попыталась сесть на шпагат – у меня ничего не вышло. Сидя на полу, я подняла на маму страдальческое лицо и сказала снизу вверх:

– Ты сама-то попробуй!

Мама, поняв, что всю жизнь спокойным «Обломовым» не просуществуешь, поскольку ребёнок требует активных действий, отложила какое-то редактирование, поднялась с дивана.

– Запросто.

Завидное у неё было самомнение.

Однако через минуту выяснилось, что к деланию шпагата у неё явно нет никаких данных.

– Вот видишь! – печально торжествуя, вздохнула я.

– Безвыходных ситуаций не бывает! – не сдалась мама.

Она мгновенно вскочила (я даже не ожидала от неё такой прыти при её не худенькой фигуре) и заметалась по комнате.

– Ты что ищешь? – не выдержала я.

Мама знала, что ищет. Силы жизни в ней заиграли, поскольку надо было немедленно спасать ребёнка от комплекса неполноценности. В какое-то мгновение она замерла посреди комнаты, что-то мучительно вспоминая, потом нырнула под свой диван, достала оттуда длинный зимний сапог и опять опустилась на пол. Одну ногу она оттянула, как в шпагате, а другую согнула в коленке и приставила к коленке сапог – носком вперёд.

– Чем не шпагат?

Я вздохнула, подошла к маме, обняла её и поцеловала.

– Можно, я не буду гимнасткой? Ты не очень расстроишься?

Мама тоже вздохнула, тоже меня обняла и поцеловала, поняв, что воспитание «победности» и преодоления всяческих жизненных препятствий на этот раз не удалось.

Без уверенности в голосе она предложила:

– Может быть, тогда в артистки? Я объявление вчера прочла – набор в драмкружок у нас в жэке – на горке. Правда, в артистки мне не очень нравится.

– Почему?

– Да какие-то они все неприкаянные. Настоящие артистки… Одно горение ради искусства.

Мама вернулась на свой диван.

Я сходила в этот кружок три раза. На третьем занятии стали распределять роли в «Двенадцати месяцах». И мне вместо Королевы или на худой конец Падчерицы предложили играть…

– Январь месяц. Братец январь. Да? Ты не возражаешь? – Выражение лица при этом у руководительницы кружка было такое радостное, словно она угадала моё заветное желание и теперь осчастливливает – мол, видишь, какая я добрая – даю тебе роль, о которой ты так мечтала всю жизнь.

– Это который самый старый? С бородой? – сделала я слабую попытку сопротивления, в воображении уже видя, как выводится на моей театральной карьере жирный крест.

– Но ведь и ты у нас в кружке по росту выше других, и помудрее, я бы сказала… Эта роль не простая. Ответственная роль. Сложная, интересная. Характерная! Она откроет в тебе самой много нового! Вот увидишь!

– Но у меня… голос… совсем не грубый… Тонкий совсем…

– Ничего! Надо уметь перевоплощаться! Будешь работать над собой! Вживаться в роль! Главное – захотеть!