Сергей Трищенко - ЯТ

– Может, они понимали под этим словом что-то другое, – предположил Том, – одновременно несколько разных вещей?

– А что понимаете вы? – переспросил Гид.

– Стругацкие дали целый подход к теме: как люди понимают счастье, какой смысл вкладывают в это слово – в лице Магнуса Редькина, – вмешался я. – Разводить сейчас дискуссию – дело долгое и неблагодарное. Лучше скажите, Гид, кто и что сможет сделать со счастьем этого парня, если найдёт? Вам известно мнение, будто на чужом несчастье счастья не построишь? Так ли это? А на чужом счастье?

– Трудно сказать, – Гид пожал плечами, сделав паузу, в которую тут же влез Том, когда-то «для общего развития» начитавшийся – на свою и мою головы – Маркса (не Маркеса):

– На несчастье многих некоторым удаётся сварганить себе неплохое счастьице – например, если обмануть человека, как капиталист обманывает рабочих.

– Тогда получается счастье не на чужом несчастье, а на базе своего обмана! – возразил Гид.

– А другому – несчастье…

– Несколько не тот случай: в вашем примере именно обман приносит несчастье одному, а счастье – другому, – разъяснил Гид и продолжил, – а не непосредственно несчастье – счастье. То есть счастье достигается через промежуточную ступень, посредством обмана, который служит передаточным механизмом, а не прямо за счёт несчастья. Но пословица права: на чужом несчастье нельзя построить собственное благополучие, долго оно не просуществует. Несчастье – оно несчастье и есть: частица «не» отрицает любую возможность положительного результата. Никакое благополучие на нём попросту не удержится. А что касается этого парня… Трудно сказать, на что могут употребить его счастье… Всё зависит как от вида счастья, так и от архитектора, то бишь использователя счастья. Если он творчески подойдёт к делу… вы абсолютно не узнаете былое счастье. Другое дело, что подлинно творческий человек просто-напросто не будет заниматься такими вещами: ему гораздо интереснее создать самому, чем пользоваться чужим.

– Гений и злодейство суть вещи несовместные… – пробормотал я, цитируя А.С. Пушкина.

Гид услышал. И понял.

– Так оно и есть. Можно переработать чужое, переосмыслить его, но использовать без изменений… Получается компиляция, то есть плагиат в чистом виде. А он – грязная штука. Легко поскользнуться.

– А что может стать основой, базисом счастья? – Том решил базисно поменять тему.

– Разные вещи, – Гид задумал сегодня поставить рекорд в пожимании плечами, зря я не начал считать, – для некоторых основа счастья – материальный достаток, для других – здоровье, для третьих – возможность не видеть несчастные лица вокруг себя… Но тут двояко: одни хотят, чтобы все на свете стали счастливыми, чтобы всем стало хорошо; а другие прячутся от несчастных лиц: в башнях из слоновой кости, в своей квартире, на дачном участке, в эмиграции…

– В хобби, – поддакнул я.

– Да, в хобби можно скрыться надолго, – согласился Гид, и глаза его затуманились, – когда-то…

– А ещё? – резко прервал его воспоминания Том.

– А? Да. Так вот. Для некоторых счастье – в свободе.

– А свобода – это осознанная необходимость, – снова перебил Том. Что-то на него сегодня нашло. Куда делась его вежливость? Или откуда взялась невежливость? Может, мне показалось вчера, что вечер прошёл спокойно, а нам всё-таки что-то незаметно подбросили? (или это инкубационный период влияния наглости?) И с чего его дёрнуло «пройтись по классикам» – впрочем, без ссылок на первоисточники? Или он решил проверить правильность их высказываний с точки зрения определений Ярмарки? Откуда цитатомания?

– Чушь собачья! – взорвался Гид, но мигом поправился: – Извините, не сдержался. Но суть процитированного вами высказывания именно такова: ерунда. Свобода – это свобода, необходимость – это необходимость, какими ты её эпитетами ни украшай, чем и как ни осознавай. Помните притчу об Аврааме Линкольне, который на вопрос, сколько будет ног у собаки, если ногу посчитать хвостом, ответил: «Чем и как ни считай собачьи ноги, хоть хвостом – их всё равно останется четыре». Но свобода, – продолжал Гид, – она не каждому нужна. Иногда надо чётко различать и осознавать: и свободу, и необходимость, и свободу необходимости и необходимость свободы. Был у нас один… решал вечный вопрос соотношения свободы и необходимости. Всю жизнь искал настоящую свободу, как говорил. Полную, подлинную, абсолютную… Ходил, искал, добивался – словом… и делом… шёл на всё, лишь бы найти. А потом… Дали ему свободу. А он повертел её в руках, сказал: «Что я с ней делать буду?» – и выбросил. Во дурак! «Чего это ты?» – спросили его. А он и отвечает: «Свобода, – говорит, – хуже неволи». При первом взгляде оно так и кажется. К свойбоде своей долго привыкать надо. Потом, правда, опамятовался, пошёл снова искать. Да разве найдёшь, после того, как отказался… – Гид замолчал, покусывая травинку.

– А что за свободу ему дали? – поинтересовался проходящий, по внешнему виду – бизнесмен. Он так и проходил: по внешнему виду, оставив нас с внутренней стороны. – Я ищу свободу от зуботычин.

– И такая есть? – изумился Том.

– Конечно! Есть разные виды свобод…

– Знаю-знаю, – перебил Том (Если знает, чего спрашивает?) – свобода слова, печати, собраний, вероисповедания…

Незнакомец покачал гооловой из стороны в сторону:

– Слово всегда оставалось свободным. Люди – да, теряли свободу, страдали из-за слова – своего или чужого. А слово… что ему? Однако есть свобода слова, свобода для слова и свобода от слова. А также и слово для свободы и слово свободы. Слова от свободы нет – заметьте. А само слово… оно же не воробей, его запросто не поймаешь.

– Даже у вас? – ахнул Том. – А за что его можно поймать?

– Даже у нас… Подробности словесной охоты вы можете узнать у охотников за словами. Печать… печать ставят куда ни попадя. Свобода собраний определяется свободой человека: что он может сказать на собрании? Вероисповедание… исповедовать можно не одну веру, но и много других вещей, людей и понятий.

– А обыкновенная свобода продаётся?

– Свободы нет. То есть просто свободы нет принципиально. Свобода – это отсутствие ограничений. Есть ограничения – нет свободы, нет ограничений – есть свобода. Отсутствие барьера есть свобода передвижения.

– А какая ещё свобода есть?

– Свободла творчества, свободла предпринимательства, свободла торговли.

– А почему вы говорите то свобода, то свободла?

– Свободла – значит, свобода для чего-то. В том числе и свобода для слова, печати, собраний, вероисповедания – тут эти значения совпадают. Это как понятия гравитационной и инертной массы: один килограмм массы на Земле имеет вес один килограмм в средних широтах; 1,02 кг – на полюсах и 0,998 кг – на экваторе. На Юпитере он весил бы двести с лишним килограммов. Но сама-то масса не растёт! Так и со свободой. Она одинакова всюду, но в разных условиях будет проявляться по-разному, иметь разные значения.

– Но раньше ведь не различали гравитационную и инертную массы, – возразил Том. – И почему тогда не свободля, а свободла?

– Тонкое «я» слишком искажает смысл – сразу начинают копошиться всяческие нездоровые аналогии вроде «сводня», «…воб… ля» – если удалить «соду». «А» как-то надёжнее, – поморщился я, пытаясь объяснить по-своему.

– Именно! – подхватил ранее проходящий, а теперь остановившийся и разговаривающий с нами, да ещё и втянутый в дискуссию, короче – дискутант. – То же и со свободой и свободлой. Более того, раньше вообще не знали, что такое свобода, а не то, чтобы различать свободу и свободлу.

– Свобода для, свобода от, и просто свобода, – пробормотал Том, как бы запоминая.

– Не слушайте его, – фыркнула сварливая тётка в фартуке, выходя из открытых дверей какой-то забегаловки: она что-то сварила и теперь топталась с дымящейся кастрюлькой в руке, – свободла – это подлая свобода. Уж я-то знаю…

– Вы бы лучше помолчали бы, – повернулся к ней дискутант, – раз ничего не понимаете в сути вопроса…

– Кто не понимает? Я не понимаю? – тётка взмахнула кастрюлькой. – Да я сама представительница самой свободной профессии и готовлю управление государством, – и она ещё раз качнула кастрюлькой, – а вы…

– Пойдёмте отсюда, – потняул нас Гид, чуть ли не мяукнув, – здесь может стать очень жарко…

Уходя, я обернулся. И кое-что увидел и услышал: тётка размахивала кастрюлькой, а дядька крыл её последними словами техники.

Как бы то ни было, мы получили массу теоретических сведений из разных областей науки и техники, что способствовало значительному увеличению силы и остроты нашего ума, повышению его способности проникать туда, куда ещё никто не проникал и не пытался проникнуть.

Отойдя – от места, но не от дискуссии – словно в развитие тезиса об остроте ума, мы заметили человека, тоже занимающегося заострением, но не ума, а чего-то внешне другого. Приблизившись – но не очень близко – мы поняли, что он оттачивал на наждачном кругу остроты. После завершения процесса пробовал лезвие на ногте, а некоторые для пробы бросал в цель – подвешенную на стене мишень дартса. Часть острот попадала в мишень и застревала в ней. Остальные осыпались вниз лёгкой шелуховидной пыльцой, иные вообще не долетали до цели.