Тата - Валери Перрен

едва ли полчаса. Я торопилась вылезти на свет божий.

– Забавно, моя младшая сестра тоже родилась дома – мама не успела доехать до больницы…

– Все дело в том, что мы с Зеей жаждали тебя увидеть.

Льес смеется.

– Из-за чего ты расстроилась? – спрашивает он.

– Пьер Дюген снова станет папой.

– Счастье привалило! Ты наконец-то сможешь двигаться дальше.

Я задета до глубины души, совсем как мама, когда папа впервые позвонил ей, не зная, что она музыкантша.

– Я уже двигаюсь, Льес.

– Недостаточно энергично. Ладно, друзья, я пошел спать, чтобы быть в форме к вечеру. Ты надолго приехала, Аньес?

– На неделю.

– Сходим куда-нибудь поесть с ребятами?

– Да. Я буду в «Монже». Поль не хочет, чтобы я возвращалась на улицу Фреден, пока не арестуют Судковски.

– Ну и ну! С твоего появления в Гёньоне наша жизнь напоминает боевик!

– Кого из нас ты обвиняешь?

– Обоих!

* * *

Я устраиваюсь в номере с единицей на двери. Погода стоит холодная и сухая, мне такая всегда нравилась. Я попросила портье сделать мне сэндвич и отправилась гулять на несколько часов, взяв с собой кассету Колетт и плеер Эрве. Выбрала не абы какую, а ту, на которую Ана приклеила голубой листочек с надписью «Эме и Бланш».

Хочу послушать ее еще раз. Окунуться в тетин голос. Думаю, она моя самая любимая из всех, как бывает любимый фильм, книга, музыка. Дойду до замка Сенешалей в компании Колетт. Природа вокруг великолепна даже в разгар зимы.

Перехожу на другой берег реки по мостику моего детства, иду вдоль ограды стадиона и приюта. Может, на обратном пути зайду выбрать собаку. Усыновление – это проект. Усыновление – это обязательство. Давно пора выяснить, способна ли я на такое.

КОЛЕТТ

Сегодня 19 октября 2010 года. Это моя последняя кассета. Больше не будет.

Пауза.

КОЛЕТТ

Мне слегка надоело оставаться мертвой «не по правде». Я бы, пожалуй, хотела вернуться к моим призракам. Заняться Даниэль. Научить ее читать и любить деревья. Думаешь, мы компенсируем потерянное время, умирая по-настоящему? Думаешь, там, куда попадают мертвые, есть деревья и птицы?

Она выключает запись.

КОЛЕТТ

Аньес, тебе будет тридцать восемь лет, это так мало! Всего на восемь лет больше, чем было мне, когда я встретила Эме. Не хочется, чтобы ты поступила как я и прошла мимо чего-то или кого-то. Думаю, тебе сейчас плохо, и хотела бы ошибаться. Луи сказал, что ты живешь в Париже. Что вернулась во Францию с Аной в год моей смерти. Прости меня. Я не могу тебе позвонить. Я боюсь его. Боюсь, что он причинит тебе вред. Надеюсь, выслушав меня, выслушав Бланш… ты поймешь, что я должна была защищать ее до самой могилы. Защищать ее гроб. С того дня как Бланш похоронили вместо меня, я живу в незнакомом тебе доме.

Пауза.

КОЛЕТТ

Как я живу? Гуляю в саду, смотрю телевизор, слушаю радио. Приходит Луи, приносит мою швейную работу, книги из библиотеки, газеты. Но больше всего мне не хватает разговоров с тобой и Аной – когда я «была жива», мы перезванивались каждый вторник. Я открывала глаза и говорила себе: «Сегодня вторник, днем я услышу Аньес». Из-за разницы во времени у тебя было утро, у меня – конец дня. Ты завтракала с Пьером и Аной, а я зимой разогревала себе суп. Мне никогда не нравилось, что ты настолько далеко, что у нас даже время разнится.

Пауза.

КОЛЕТТ

В одном журнале я увидела фотографию Пьера с девушкой, актрисой. Я узнала ее, она снялась в твоем последнем фильме. Сначала я пришла в отчаяние – из-за вас с Аной. А потом подумала: предательство есть предательство. Оно есть в каждом из нас. Пьер нанес тебе удар, связавшись с этой девчонкой. Я предала Эме. Не знаю, встретитесь вы или нет до того, как ты начнешь слушать эту кассету.

Звонит ее телефон. Она отвечает, не выключив запись: «Здравствуй, Антуан. Все в порядке, я записываю кассету для Аньес. Да. Последнюю. Больше не будет. Ладно. Это очень мило с твоей стороны. До скорого».

Я слышу, что она возвращается к магнитофону, как будто решила выпить со мной чаю.

КОЛЕТТ

Ты уже прослушала мой рассказ о дне рождения Эме? Восемнадцать лет, ABBA, шампанское и равиоли. К полуночи жара спала, и окна широко открыты. Я в футболке – совсем другой человек. Правильно говорят: «Внешность обманчива…» Меня всегда раздражало выражение насчет «сапожника без сапог»: если не считать детских лет, я никогда не носила плохую обувь. В тот вечер я быстро избавилась от старого выходного платья, подаренного Блэзом, сняла небрежно выглаженные одежки на два размера больше нужного и танцевала босиком, распустив волосы, с закрытыми глазами, в длинной мужской футболке – и выглядела грандиозно! Мы молча протанцевали всю ночь. Эме менял пластинки на проигрывателе – у него было полно винила, – и мы тихонько раскачивались, не обращая внимания, быстрая мелодия звучит или медленная. Одна рука Эме лежала у меня на спине, в другой он держал мою ладошку. Я вернулась домой на рассвете. В ветвях каштанов вокруг школы Пастера пели-заливались птицы. На следующий день, в воскресенье, в десять утра, позвонил Эме. «Колетт, я сейчас за вами заеду…» Через десять минут к мастерской подъехал «ситроен» бизнес-класса, предоставленный Эме клубом. Мы катались больше часа, хотя у него в тот момент даже не было прав, ели жареную картошку в кафешке у воды, пили лимонад. В тридцать лет я впервые танцевала с парнем всю ночь напролет и обедала с ним «без свидетелей». Я говорила себе, что мне теперь до конца жизни хватит счастливых воспоминаний, а что будет дальше, не имеет значения. Как же я ошибалась, Аньес! Мне всегда было легко молчать с Эме. Я не боялась, что не найду, о чем поговорить. Нам всегда было что рассказать друг другу, но не пугала и тишина. Между нами все было очевидно – всем, кроме меня. Я вела себя как идиотка и трусиха. Взгляды окружающих заставляли краснеть от стыда. Из-за моего возраста. Казалось бы, какое нам дело до того, что думают другие? Да никакого! Мне помешала мысль о том, что рядом находится молодой талантливый красавец. Со мной – сапожницей, старой девой тридцати лет – общается звезда. Я напоминала себе земляного червяка, влюбившегося в звезду. Я убеждала себя, что