Юдоль - Михаил Юрьевич Елизаров

Всё ж Никитич правша, левая рука у него неметкая. Вскользь прошла монтировка, только чиркнула Сапогова по голове, а Никитич в траву кувыркнулся. Тут и невидимое набросилось – вся четвёрка. В одну сторону рука, в другую нога. Безмолвно орущая голова Никитича отделилась от шеи, пролетев как мяч, шлёпнулась в сточную канаву.

– Вперёд, братцы! За Сатану!

Икона запоздало взяла на прицел Олеговну-Прохорова – не сообразила в пылу битвы, что первым делом надо выбивать комсостав – обезглавить войско! Слабой девичьей ручонке Олеговны не остановить пикирующую Матушку! Впивается мёртвой хваткой в горло! Всполошившиеся колдуны колошматят дубьём по обратной стороне иконы.

Макаровна кое-как поднялась. Голова звенит колоколом, в глазах двоится и круги плывут. Но вроде цела. Шаль Иды Иосифовны частично смягчила удар. Просто Никитич не сверху бил, а сбоку. Вон и Тимофеич, пошатываясь, стоит, только висок рассечён.

Ведьма оглядывает побоище – сплошь мертвецы да стонущие калеки. Не видать среди уцелевших Олеговны-Прохорова, иногородние колдуны, похоже, спасают шкуры. Даже носилки с Сатаной на произвол судьбы бросили. Остались в карауле только Емельяныч – заплатил ухом – да невредимый Константиныч – везучий или «скрест» поганца сберёг.

Странное видится и слышится Макаровне. В реальности так не бывает, а только в «слое». Неужто удар монтировки снова погрузил Макаровну в некромимемис? Или это смерть так подступает?

А ни то ни другое! Кладбище разъедает порча, запущенная Линдой-Барбарой Муртян. Астрал гнойниками лезет наружу. Товарищ Комендант если ещё жив, то больше не владеет ситуацией – наступает некротический хаос и беспредел. Но ещё переливаются дискотечными огоньками могилы, мечет молнии плазменное облако.

Пиликают гнусавые дудки и меха – будто волынка. Зычный голосина горланит что-то вроде ирландской баллады, мотивчик игривый, танцевальный:

Как шестикрылый серафим

В мытищинской глуши,

Гуляет Тыкальщик Ефим —

В глазах карандаши!

Откуда взяться волынщику? Точно не аккордеон? Горбатому Агафонычу псы горб распотрошили до позвоночника. Макаровна сама видела. Получается, кроме Л-Коммутатора, некому музыкально оформлять побоище.

Оглянулась – он! В твидовом костюмчике, на голове папаха. Только инструментом балаганная шарманка. Знай себе крутит ручку, рот-раструб открыто неподвижен.

Ему дана большая власть

Со стародавних пор.

Не доведи Господь попасть

Ему на Koh-i-Noor!

И, как живая (вернее, мёртвая) иллюстрация, среди могил тощая голая фигурка. Идёт, приплясывая. Мужского пола – первичные причиндалы бесстыдно наружу. Зажмуренные глаза пробиты стержнями – очевидно, карандаши. И направляется прямиком к участку Тыкальщика. По всем приметам, неупокоенный!

Что за вакханалия?! Неадекватная зыбкая девица в свадебном платье цвета ванили скачет с памятника на памятник: «Хачапури хочет хач!» – плачет и хохочет.

На перепутье увидав

Ефима – трепещи!

Глядит голодный, как удав,

Безглазый Тыкальщик!

Что ещё за странная троица? Внешне похожи на детей. Мальчишки (один с картонным приставным носом, у другого земля во рту) волочат за ноги карлицу с обожжённым лицом.

Анита Макаровна, позвольте представить, опущенные боги: Кхулган, Огион, Эстизея. Только вот чего их на кладбище занесло? Да просто на битву пришли поглазеть и чуть повампирить; не чужды опущенным хлеба́ и зрелища на боли и крови.

Невеста с армянским акцентом, что рыдает да порхает стрекозой, – бывшая оболочка Линда-Барбара Муртян. С неё у кладбища начались проблемы.

А с проткнутыми глазами – Ефим Тыкальщик; был нелюдь, стал нежить. При жизни на печать угодил в прохоровской бухгалтерии. У Ефима сегодня, если что, похороны, и у маменьки его, имеет полное право проинспектировать место будущего неупокоения.

Нет ничего при палаче —

На что ему топор?!

Лишь ворон на его плече

Кар-каркнет: «Koh-i-Noor!»

– Капитан!.. – стон под ногами. – Ка-пи-та-а-ан!..

Не астральный призрак, а отдающий Богу душу Псарь Глеб подполз к Сапогову. Череп собачника раскроен до мозга – под слипшимися от крови волосами белёсо-алые ткани. Один косой глаз укатился под лоб, второй беспомощно съехал к носу.

– Отдаю за вас жизнь!.. – шепчут губы в белом налёте. – Вы были моим единственным другом! Скажите хоть слово!..

От Сапогова и слюны не дождаться. Покачивается, как не-мыслящий борщевик.

– Не капитан он вовсе, а счетовод на пенсии! – ляпает Макаровна; должно быть, от ушиба проснулась внутренняя злоба. – Пошутил он с тобой!

Ведьма комично (и трагично) похожа на вора Доцента в исполнении актёра Леонова – мордатая хмурая бабка в коричневой шали, и нос картофелиной.

– Как счетовод?! – мучительно ахает Псарь Глеб. – Неужели врал?!

С камнем на сердце уходит из жизни самоотверженный юрод Псарь Глеб. Что будет теперь с его псами – Чумкой, Гладом, Мором, Раздором? Поди без хозяйской руки одичают и разбойничать начнут. Мало кому дано приручить таких бестий. Может, старушка Геката заберёт к себе в собачью свиту?

Коммутатор задорно крутит шарманку. Мигают огоньки, раскачиваются кресты. Пляшет вприсядку Ефим Тыкальщик, кружит свадебным смерчем Линда-Барбара Муртян. Только опущенные не веселятся, а деловито присасываются к помирающим ведьмакам – питаются деликатесной болью.

Стоит обычно голышом.

Издав протяжный зык,

Отточенным карандашом

Твой вырежет язык!

– Голубушка ты моя! – кое-как отцепил от оградки пронзённые рёбра Лёша Апокалипсис. – Иду, Матушка!

По куртке сварщика растекается багровое пятно. Юрод бредёт туда, где ещё минуту назад среди надгробий шумела битва.

Испустила дух (ды́хцу!) Олеговна – рот с кроличьим прикусом оскален, взгляд застыл. Платьишко задрано, наружу костлявые коленки в синяках и царапинах.

Лёша Апокалипсис отцепляет от шеи Олеговны истерзанную икону:

– Победительница ты моя!

Матушка еле жива, лик окровавлен, зубов меньше половины – повыбили ведьмаки-аспиды, пока лупили по окладу. Икона тихонько стонет. Изредка лишь выкатится из скорбного глаза мироточивая слезинка.

– Умница! – нахваливает героическую страдалицу Лёша Апокалипсис. – Всё сделала как надо!

Прижав икону к груди, заплетающимся шагом идёт к месту, где полёг Рома с Большой Буквы. И даже малым взглядом не удостаивает Коммутатора и бесстыжую шарманку.

А после – только погляди! —

Стремителен и гол,

Он выжжет на твоей груди,

Эх, да матерный глагол!

Ведьма тоже удивляется – чего расплясалась нечисть?! Что за праздник такой? Было бы чему радоваться. Войско Прохорова, похоже, побито, Сатана брошен на произвол, да и шут с ним. Макаровны с Тимофеичем эти космогонии не касаются. Они выбрали стезю несъедобных! Бог и Диавол пусть разбираются сами, делят яйца, меряются, у кого больше. А Макаровна и Тимофеич сами по себе. Старуха, превозмогая головокружение, обдумывает, как транспортировать счетовода к тайному лазу, где на ветке завязанное узлом полотенце. Попросить о помощи