Портрет в коричневых тонах - Исабель Альенде

Нынешним летом бабушка Паулина не приехала меня повидать, как обещала мне то ранее. Путешествие на поезде или же на корабле она бы ещё и вынесла, но вот необходимость провести пару дней в запряжённой волами повозке, что довезла бы от порта до Калефý, пугала её не на шутку. Только еженедельные письма бабушки, пожалуй, и являлись моей основной связью с внешним миром; по мере того, как шли недели, я всё больше ностальгировала по прежним временам. Теперь я пребывала в несколько ином расположении духа, стала сторониться людей и ходила более молчаливой и замкнутой, чем обычно, таская за собой свои же неудачи, точно тяжёлый шлейф платья невесты. Со временем именно одиночество сблизило меня со свекровью, этой нежной и благоразумной женщиной, всецело зависящей от своего мужа, лишённой собственных мыслей и не способной ничему противостоять, даже если для этого и требовались минимальные жизненные усилия. И всё же подобные недостатки поглощались необъятной добротой, полностью скрывавшей собою её весьма скудные познания о чём бы то ни было. Стоило свекрови появиться рядом, как мои беззвучные притворные истерики сами собой распадались на мельчайшие частицы; донья Эльвира обладала чудесной добродетелью притягивать меня к себе и одним своим присутствием чудесным образом успокаивать моё душевное волнение, что, порой, чуть ли меня не душило.

В эти летние месяцы мы всецело были заняты сбором урожая, новорождёнными животными и заготовкой различных запасов; солнце садилось лишь в девять часов вечера, отчего дни, казалось, становились вечными. На ту пору дом, что мой свёкор строил для нас с Диего, был уже готов, выглядел прочным, свежим и красивым. С четырёх сторон он был окружён крытыми коридорами и пах свежей глиной вперемешку с только что срубленной древесиной и базиликом, который жильцы своевременно высадили вдоль стен, чтобы отвести неудачи и всякого рода колдовство. Мои свёкор со свекровью предоставили в наше распоряжение кое-какую мебель, принадлежащую далеко не одному поколению этой семьи, а всё остальное Диего купил сам, съездив в ближайший посёлок и даже не поинтересовавшись моим мнением по данному вопросу. Так, вместо широкой кровати, на которой мы оба спали до этих пор, он приобрёл две односпальные, украшенные бронзой, и зачем-то между ними поставил ещё и ночной столик. После обеда члены семьи, как правило, уединялись в своих комнатах аж до пяти часов вечера, соблюдая обязательный тихий час, потому как считали, что жара тормозила переваривание пищи. Диего неизменно растягивался в гамаке, висящем под естественно образуемым виноградником навесом, чтобы чуть-чуть покурить, а потом шёл на речку поплавать. Он предпочитал ходить туда один, а когда изредка я хотела составить мужу компанию, его это напрягало, так что на своём обществе я, в основном, и не настаивала. Ввиду того, что мы не проводили время сиесты, занимаясь любовью в нашей комнате, большей частью оно уходило у меня на чтение либо же работу в небольшой фотографической лаборатории, потому что, сколько я ни старалась, мне всё же никак не удавалось заснуть после полудня. Диего уже ничего меня не просил и ни о чём спрашивал и едва ли выказывал интерес, да и тот скорее из вежливости к моему роду деятельности или испытываемым мною чувствам. Этот человек никогда не терял терпения, видя мои переменчивые состояния души и выслушивая мои ночные кошмары, ставшие куда серьёзнее и случающиеся теперь гораздо чаще. Со временем ему пришлось смириться и с моим продолжительным угрюмым молчанием. Бывали дни, когда мы не перекидывались друг с другом ни словом, хотя, казалось, он этого даже не замечал. Я же замыкалась в безмолвие, точно в доспехи, внутренне считая часы, чтобы посмотреть, как долго мы всё-таки сможем выдержать невольно создавшуюся ситуацию, но под конец, я всегда отступалась, потому что возникшее между нами молчание давило куда сильнее на меня, нежели на него. Ранее, когда мы ещё разделяли нашу общую постель, я, притворяясь спящей, льнула к его спине, а он проникал в мои недра и заплетал свои ноги за мои. Вот так и сглаживалась порою пропасть, что уже неотступно возникала между нами.

В наших, теперь случающихся столь редко, объятиях я искала не удовольствие, ведь тогда я и понятия не имела, что оно вообще было возможно, а лишь утешения и какого-никакого общества, да и то скорее для себя. В какие-то моменты я и вовсе жила иллюзией, будто его нужно завоевать именно мне, но затем, как правило, наступал рассвет, и всё возвращалось на свои обычные места. Когда мы переехали в новый дом, между нами исчезла даже мнимая близость, потому что расстояние между двумя кроватями оказалось гораздо шире и стало более отталкивающим, нежели бурные воды местных рек. И всё же, время от времени, когда я просыпалась, крича от того, что меня преследуют дети в чёрных пижамах, до сих пор живущие в моих снах, он вставал, подходил и крепко меня обнимал до тех пор, пока я окончательно не успокаивалась. Пожалуй, это и были наши единственные случайные встречи. Ночные кошмары столь сильно его тревожили, что тот даже полагал, будто со временем они могут привести к слабоумию. Вот почему любимый своевременно раздобыл флакончик с опиумом и иногда растворял несколько его капель в апельсиновом ликёре, чтобы помочь мне заснуть в окружении счастливых сновидений. За исключением общих с остальными членами семьи дел, мы с Диего проводили наедине крайне мало времени. Он часто отправлялся в поход до Патагонии, пересекая по пути горную цепь, или же просто шёл в деревню покупать нам различную еду. Порой этот человек где-то пропадал по два-три дня без всяких объяснений, и тогда, вечно воображая себе какой-нибудь несчастный случай, меня охватывала сильная тревога. Видя такое состояние, меня обычно успокаивал Эдуардо тем аргументом, что его брат всегда таковым и был – отшельником, выросшим среди величия первозданной природы и с малых лет привыкшим к огромным пространствам. Ещё он пояснял, что у Диего душа бродяги и, если бы тот не родился в тесных и сжимающих каждого узах нашей семьи, то, возможно, стал бы моряком. Мы женаты вот уже как год, а я по-прежнему чувствую себя ущербной. Ведь я не только не способна подарить ему сына, не удалось мне и заинтересовать собой дорогого сердцу человека, а уж про влюблённость друг в друга тут лучше вообще умолчать: моей женственности явно недоставало чего-то существенного. Я полагала, что мужчина выбрал меня лишь потому, что пришла пора жениться,