Портрет в коричневых тонах - Исабель Альенде

ближе, чтобы поприветствовать нас; ничто в походке мастера не выдавало его слепоты.

- Сеньорита дель Валье! Простите, теперь вы сеньора Домингес, так ведь? – воскликнул он, протягивая ко мне обе руки.

- Аврора, учитель, всё та же Аврора, - возразила я, обнимая его. Практически сразу я представила наставнику доктора Радовича и рассказала о желании последнего научиться хорошо фотографировать, что в медицинских целях доктору было крайне необходимо.

- Я уже не могу ничему научить, друг мой. Небо наказало меня по самому больному месту, оно лишило меня зрения. Только представьте себе слепого фотографа, какая ирония!

- Вы ничего не видите, учитель? – несколько обеспокоенная, спросила я.

- Глазами я уже ничего не вижу, однако ж, всё ещё смотрю на этот мир. Скажите же мне, Аврора, изменились ли вы? И как выглядите теперь? Самый ясный образ, что сохранился о вас у меня, это девчушка тринадцати лет, стоявшая строго перед дверью моей мастерской, и упрямая, точно мул.

- Я и сейчас всё та же, дон Хуан, робкая, глуповатая и упорная.

- Нет, нет же, скажите мне, например, как вы причёсаны и какого цвета ваш наряд.

- Сеньора одета в белое, практически невесомое, платье с кружевной отделкой. Правда, я не знаю, из какой оно ткани, потому что совершенно в них не разбираюсь, а её талию подчёркивает жёлтый пояс в цвет банта на шляпе. Я вас уверяю, она выглядит настоящей красавицей, - сказал Радович.

- Вы уж так меня не стыдите, доктор, я вас умоляю, - прервала я его.

- Вот у сеньоры и зарделись щёчки… - добавил молодой человек, и оба одновременно рассмеялись.

Учитель позвонил в колокольчик, и практически сразу к нам вошла служанка, принеся по чашке кофе. Мы все вместе очень занимательно провели время, разговаривая о новой технике и фотоаппаратах, что вовсю используются в других странах, и о том, до чего ушла вперёд научная фотография, - казалось, дон Хуан Риберо по-прежнему был в курсе всех текущих событий.

- Аврора обладает как силой и сосредоточенностью, так и терпением - эти качества как раз и требуются каждому художнику. Вдобавок, я полагаю, что то же самое нужно и хорошему врачу, вы со мной согласны, правда же? Попросите её показать вам свою работу, доктор, она – девушка скромная, и никогда этого не сделает, если вы сами не будете настаивать, - намекнул учитель Ивану Радовичу, когда мы уже прощались.

И через несколько дней случай всё это осуществить подвернулся сам по себе. Моя бабушка проснулась на рассвете с ужаснейшими болями в животе, снять которые не удалось даже привычными успокоительными средствами. Нам только и оставалось, что позвать Радовича, кто незамедлительно и прибыл. Осмотрев пациентку, он прописал ей сильную по своему действию смесь на основе опиума. Мы оставили больную отдыхать в кровати, а сами вышли из комнаты, и уже за дверью врач мне объяснил, что в этом случае речь идёт об очередной опухоли. Все понимали, что больная уже слишком стара и вряд ли выдержит повторную операцию и, скорее всего, не перенесёт анестезию; в данном случае оставалось лишь стараться контролировать боль и всячески помогать бедной женщине, чтобы та спокойно умерла. Я лишь хотела знать, сколько времени осталось жить моей бабушке, однако ж, определить подобное оказалось нелегко, потому что, несмотря на возраст, она всё ещё была женщиной сильной, а опухоль росла крайне медленно. «Готовьтесь, Аврора, ведь летальный исход может наступить буквально через несколько месяцев», - сказал тогда врач. Услышав такое, я просто не могла не заплакать. Сколько себя помню, Паулина дель Валье была единственной моей опорой в этом мире, уйди она, как я сразу же окажусь в какой-то неопределённости, и тот факт, что Диего считался моим мужем, не только не облегчал моё ощущение полного краха, а, скорее, напротив, лишь увеличивал его. Радович передал мне её носовой платок и на какое-то время онемел сам, не глядя на меня и смущённый моим же плачем. Я заставила его пообещать предупредить меня своевременно, чтобы я смогла приехать сюда из деревни и побыть вместе с бабушкой в её последние минуты жизни.

Опиум оказал на больную своё действие, отчего она быстро успокоилась; когда бабушка уже спала, я проводила Ивана Радовича к выходу. В дверях он спросил, можно ли ему остаться ещё на немного, потому как у него в запасе есть целый свободный час, а на улице теперь невыносимо жарко. Адела проспала всю сиесту, а Фредерик Вильямс отправился поплавать в клуб, отчего огромный дом на улице Армии Освободителей казался застывшим кораблём. Я предложила доктору стакан оршада, после чего мы расположились на веранде, украшенной папоротниками и клетками с птицами.

- Посвистите, доктор Радович, - намекнула я ему.

- Что значит посвистите? И зачем это?

- Согласно индейскому поверью свистом можно призвать ветер. А нам крайне необходимо дуновение свежего ветерка, чтобы хоть немного облегчить жару.

- Я-то свистну, а вот вы, тем временем, принесите-ка мне свои фотографии, а? Мне бы очень хотелось на них взглянуть.

Я сходила за несколькими коробками, села рядом с доктором и попыталась объяснить ему свою работу. Первым делом я показала несколько фотографий, отснятых в Европе ещё тогда, когда меня более интересовала эстетическая сторона процесса, нежели содержание самих снимков. А затем мы перешли к платиновым оттискам, запечатлевшим на века виды Сантьяго, а также индейцев и жильцов поместья. Снимки семьи Домингес мы просматривали под самый конец. Он вглядывался в фотографии столь же внимательно, как и осматривал мою бабушку, время от времени спрашивая то одно, то другое. Особенно доктор задержал свой взгляд на фотографиях семьи Диего.

- А кто вот эта красивая женщина? – захотел узнать молодой человек.

- Сюзанна, супруга Эдуардо, моего деверя.

- А это, полагаю, и есть сам Эдуардо, правда? – сказал он, указывая на Диего.

- Нет, это как раз Диего. С чего вы предположили, что он муж Сюзанны?

- Я не знаю, мне всего лишь так показалось…

Этим же вечером я разложила фотографии на полу и часами на них смотрела. Тогда я пошла спать непозволительно поздно и к тому же немало огорчившись.

Я была вынуждена распрощаться с моей бабушкой, потому что пришло время возвращаться в Калефý. Когда наступил обласканный солнцем декабрь, столь характерный для Сантьяго, Паулина дель Валье почувствовала себя намного лучше – очень уж долго длилась эта зима, которая и навеяла на неё одиночество – и