Токийская головоломка - Содзи Симада

Но, как и следовало ожидать, в полдень дорога стояла в пробке. Когда спустя почти час я наконец доехал до побережья, уже вечерело. Я погулял в свое удовольствие по Эносиме, солнце окончательно село. На башню уже не пускали. Стоя у подножия башни, я некоторое время рассматривал ее снизу, а затем повернул назад.

Тетка, зазывавшая у дороги посетителей, пригласила меня зайти в ресторанчик, но мне совсем туда не хотелось, так что я решил вернуться домой и что-нибудь приготовить. Или, может, сегодня вечером снова придет Каори – два раза в три дня она приносила мне домашнюю еду. Поскольку Каори жила в доме отца, то дорога до моего дома занимала у нее минут десять на машине. В основном она привозила мне ужин, а когда не могла приехать, звонила по телефону. Тогда у меня уже не осталось друзей, так что телефон был нужен только для разговоров с ней.

Прибавив скорость, я плавно повернул. Внезапно со встречной полосы вылетел объект, извергающий оранжевые искры. Я не сразу понял, что это, и в панике резко вывернул руль, пытаясь избежать столкновения. Послышался громкий скрежет, и, поняв, что по асфальту скользит опрокинувшийся мотоцикл, я вылетел на встречную полосу. Перед глазами мгновенно возник решетчатый радиатор фуры. Что было дальше, я уже не помню.

Кажется, я услышал оглушительный звук. Помню, как рядом кто-то начал кричать и громко переговариваться. Сумрачно помню сирену «Скорой помощи». Но любому человеку, попавшему в аварию, легко вообразить все эти сцены, так что это могли быть фантазии, возникшие во время моей комы.

А затем наступил долгий-долгий сон. Я видел белый потолок и волосы Каори напротив. Она сидела в ногах кровати на металлическом стуле, который обычно стоял возле моего письменного стола. Я слышал, как она вязала. А затем она поднялась в туалет и заметила, что у меня открыты глаза. Не помня себя, она подлетела к кровати, мы пересеклись взглядами. Тот момент я тоже помню, но тогда я совершенно не понимал, кто это передо мной. Не понимал даже, человек ли это или какое-то другое живое создание. Мне было совершенно неясно, что я за существо и что происходит. Глядя на меня, Каори спрашивала, в порядке ли я, хочу ли я пить, знаю ли я, кто я такой. Она говорит, что тогда засыпала меня вопросами, но этого я уже совсем не помню. Но отчего-то мне запомнилось выражение лица Каори в тот момент. С нахмуренными бровями, озабоченными, но утомленными глазами, она смотрела на мое лицо. Понятное дело, я ничего не понимал. Удивительно, но тогда пролежни, суставы и мышцы у меня совсем не болели. Я словно был в тумане.

Хотя ко мне вернулось сознание, несколько часов я не мог проронить ни слова. Казалось, я превратился в мумию. В горле и во рту совсем пересохло, поэтому я не мог говорить. Вернее, я не видел никакого смысла в том, чтобы разговаривать, поэтому апатично уставился в потолок и несколько часов не делал ничего другого.

Лицо Каори слегка перекосилось – позже я понял, что она плакала. Она звонила по телефону, стоявшему в углу комнаты, но тогда я рассеянно размышлял, что же такое она делает. Должно быть, она разговаривала с врачом или отцом. Такой вывод я сделал потому, что спустя мгновение к моему уху поднесли трубку, из которой послышался мужской голос. Впрочем, я совершенно не запомнил, что он говорил.

На следующий день началась схватка с невыносимой болью. Тело горело. К тому же я совершенно не понимал, кто я такой.

Целых пять дней я просто существовал. Я был непонятным живым организмом – то ли животным, то ли растением, – потому что не разговаривал и не понимал, кто я такой. А хуже всего, что я совершенно не воспринимал это как нечто ужасное.

В те дни я вел себя шумно – боль, голод или мучения я выражал через громкий плач. Оно и понятно, ведь ни дара речи, ни чувства собственного достоинства у меня не осталось.

На пятый день, когда боль в теле и мучения прекратились, Каори наконец заметила, что я впал в младенчество. Из-за шока после аварии и долгой комы я не осознавал себя как взрослого мужчину и утратил способность говорить и писать. И тогда Каори в прямом смысле стала мне матерью. До того она была моей мачехой, но на последующие три недели превратилась в самую настоящую маму с грудным ребенком на руках. Каждый день она терпеливо объясняла мне грамоту. Купив несколько книжек с картинками, она заставляла меня читать их, постепенно усложняя материал. Но в основном она давала мне книги, которые я уже читал до аварии. По мере того как я осваивал письменность, она заставляла меня сочинять тексты на свободные темы. Это возымело действие, моя грамотность начала стремительно улучшаться. Примерно за три недели я стал пятилетним, десятилетним и, наконец, восемнадцатилетним.

В течение этого времени Каори каждый день включала мне телевизор на три часа. С ее слов, врач наказал не перенапрягать меня, поэтому она никогда не давала мне смотреть его больше этого времени и ставила только образовательные передачи на канале NHK. Сначала это были программы для дошкольников, затем для младшеклассников и, наконец, для учеников средней и старшей школы.

С третьей недели я начал быстро все вспоминать и в ее конце резко превратился в 21-летнего человека. Кое-каких фрагментов все еще недоставало, но я уже практически беспрепятственно мог вести повседневную жизнь.

Тогда Каори назвала дату того дня – 14 мая. На стене возле моей кровати висел календарь, и Каори регулярно отрывала с него листы, однако до того момента я понятия не имел, что означали цифры вроде 10.05. Все открылось 14 мая.

Произведя обратный отсчет, я понял, что очнулся в своей постели 23 апреля. Каори подтвердила, что так все и было.

Она рассказала, что авария произошла 2 апреля. Больше десяти дней я пробыл в больнице. Затем встал вопрос о том, чтобы перевести меня в другую клинику, которой руководил друг моего отца. Но лучшим вариантом было отправить меня домой, где рядом со мной всегда была бы Каори, некогда работавшая медсестрой. С 14 апреля я лежал в постели у себя в квартире. Все это время Каори оставалась со мной. Поистине удивительная женщина. Я и рядом с ней не стоял.

Меня зовут Тота Мисаки.