Тата - Валери Перрен

хуже для парня, чем любить девушку, зная, что никогда не сможешь быть с ней.

В этом романе я вообразил нашу жизнь, год за годом, какой она была бы, если бы я мог заниматься с тобой любовью, жениться на тебе, просыпаться и засыпать вместе с тобой, если бы мы могли завести детей, жить и стареть вместе. Я придумывал нашу повседневность: где бы мы жили, в каком городе, на какой улице, в каком доме. Нафантазировал цвет штор, лица детей, их имена, их школу, крестных, их вкусы. Я мечтал о наших ужинах, праздниках на Рождество и Новый год, об отпуске вместе с Жаном и – главное – о том, как друзья детства перепридумывают любовь, день за днем, десятилетиями. Работа над романом позволила мне прочувствовать то, что я не мог пережить.

Закончив, я послал рукопись десяти издателям. Откликнулся один. Мое желание осуществилось. Я посвятил роман вам обеим, Колетт и маме, потому что вы спасли мое детство. И я этого никогда не забуду. Знайте – вы в моем сердце, и я вас люблю.

Преданный вам,

Блэз».

КОЛЕТТ

Я так и не открыла «Вечность», Аньес… Прочла на первой странице посвящение «Колетт С. и моей матери» – и закрыла книгу. Позволила Эме кое-что мне пересказать. Хотела знать, сохранил ли он мое имя, оказалось – нет, героиню зовут Тэсс, как в романе Томаса Гарди. Эме хотел читать мне вслух отрывки, но я запретила… Это уподобилось бы для меня операции на открытом сердце без наркоза. Мы с Блэзом увиделись через год, когда его отец, которого я так боялась, убил мою младшую сестру, Даниэль. На кладбище Блэз и Жан держали меня за руки. После смерти Мохтара Блэз только позвонил и написал, но, когда погибла сестра, он приехал. Ночевал у меня – наотрез отказался от визита в поместье, на «место преступления». Он больше ни разу там не появился. Это была последняя ночь, которую мы провели вместе. Блэз спал на кушетке, я – в своей комнате. Я видела его, когда Жан получил свой первый приз в консерватории. А много лет спустя… Блэз наполнял пространство моего детства, совсем как ты, Аньес, раскрашивала альбомчики, когда была маленькая. Помнишь? Я покупала их в табачной лавке. Силуэты на страницах ты разрисовывала фломастерами. Блэз сделал то же самое – подарил мне разные цвета. Он навсегда останется мальчиком, который в «день пустого чемодана» сунул мне в карман деньги, а мать смотрела своей старшей дочери в спину, когда она уходила «в ученичество» к Мохтару.

Блэз остался в Париже. В начале 70-х на гонорар за роман он вместе с каким-то сомнительным типом открыл ночной клуб на улице Компань-Премьер, быстро превратившийся в модное заведение, которое посещали артисты, певцы, телевизионщики и где продавали и покупали всякие запрещенные вещества… Меня просветили Жан и Луи.

Однажды я посоветовала Блэзу не бросать писательство, и он ответил:

– Зачем, Колетт? Даже ты не прочла мою книгу.

– Прочла. Она очень хороша.

Он назвал меня врушкой и был прав, а потом повесил трубку. Я его разочаровала. Оказалась не на высоте нашей дружбы. Ничего не сделала, чтобы помочь ему. Я долго считала, что он обязательно протянул бы мне руку помощи.

Колетт молчит несколько минут. Мы с Аной молча смотрим друг на друга.

В 1973-м Жан повез меня в Париж на встречу с Блэзом. Он исхудал, как смерть. Мы пообедали втроем в квартале, где находился его клуб. Блэз нервничал, от него пахло спиртным. Притворялся, что слушает, делал вид, что отвечает. И то и другое отдавало фальшью. Радость встречи, слова, которые он произносил. Как будто отвечал урок. В тот день я поняла, что какая-то часть Блэза давно мертва. Осталась одна печаль. Выживший, но насквозь пропитанный печалью, он ответил вопросом на вопрос, когда я спросила: «Ты кого-нибудь встретил?» – «А ты, Колетт?» Ответа я не дождалась.

25

19 ноября 2010

Я впервые вхожу в этот дом. Обычно высаживаю дочь и уезжаю. Код 1925В. Я знаю, что он живет на последнем этаже. Они живут. Что вид из квартиры открывается несравненный. Мне рассказала Ана. Вхожу в лифт. Сердце колотится, это нормально. Не знаю, дома ли Пьер, но мне точно известно, что той, другой, нет, она снимается в Испании. Я не позвонила, чтобы предупредить о визите. На площадке девятого этажа две двери. На левой их имена. Ана, Одри, Пьер. Прочти я эти три слова месяц назад, упала бы замертво. Спасибо, Колетт.

Я звоню. Слышу шаги. Он открывает. Бросает незаметный взгляд мне за спину. Понимает, что я одна. Он в джинсах и черном свитере.

– Входи.

Вид красного пальто и цветастого шарфа на вешалке едва меня не останавливает. Какого дьявола меня принесло сюда, что я делаю среди их мебели, безделушек, фотографий, духов, ламп и люстр?

– Может, спустимся в кафе?

– Уверена?

– Да.

– Ладно.

Он берет пальто, и вот мы уже входим в лифт.

– Все в порядке? – спрашивает он.

– Да, конечно. Мы с Аной дослушали кассеты Колетт… Закончили вчера вечером.

– И как впечатление?

– Целая жизнь.

Другого ответа у меня нет. Жизнь. Как название романа Ги де Мопассана.

Мы молчим до самого кафе. Давно никуда не ходили вместе. В зале выбираем уголок без посетителей. Я заказываю двойной эспрессо, он – слабый кофе. Пьер смотрит на меня, ждет, что я начну.

– Я хотела спросить… О чем вы говорили с Колетт, когда перезванивались?

– Она – в основном о тебе. Расспрашивала меня. Хотела знать, как у тебя дела, чем ты занимаешься. Интересовалась твоими планами, спрашивала, улыбаешься ты или нет, хорошо ли выглядишь. Она допрашивала меня, как полицейский следователь.

– Серьезно?

– Более чем.

– Но я звонила ей каждую неделю… Она с таким же успехом могла задать вопросы мне.

– Колетт считала, что ты ее обманываешь из «гуманистических» побуждений.

– Да она всю жизнь скрывала от нас немыслимые вещи, как сотрудники больницы, прикрывающиеся милосердием, которого в них нет ни на грош! Колетт даже умерла, оставшись живой.

Пьер берет паузу. Подбирает слова.

– Я думаю, она что-то о тебе знала и боялась, что ты тоже узнаешь.

– Не сочиняй, Пьер!

– Больше я ничего не знаю, клянусь.

– Здоровьем Аны?

Он вздыхает.

– Здоровьем Аны.

Мы умолкаем. Он гладит столешницу подушечками пальцев и вдруг спрашивает, в порядке ли я.

– В полном.

– У меня