Восставшая из пепла - Николай Иванович Ильинский

его лопнуло, когда они оказались на территории, занятой советскими войсками. Одно слово Эльзы и его ждет неминуемая расплата. И даже если они попадут к англичанам, рассуждал он, она может и там проболтаться о его принадлежности к клану эсесовцев. И неизвестно, как на это отреагируют союзники Красной Армии. И он решил избавиться от Эльзы. Но его выстрел в женщину оказался роковым и для него самого: свидетелями драмы оказались Чугунков и несколько бойцов.

— Ты смотри, гад, в женщину выстрелил, — воскликнул Чугунков, — она упала — убил, стало быть!

— Стой! Руки вверх! — крикнул один из солдат.

Но Эккерт, услышав русские слова, попытался бежать. Во след ему прогремел выстрел, и он, хватая ртом воздух, закачался, замертво падая.

В тот же день артиллеристов подняли по тревоге. Крупная группа немецких солдат, имея танки и бронетранспортеры, отрезанных от своих войск, прорывались теперь к англичанам, чтобы сдаться именно им, а не русским. Для задержания и ликвидации группы противника был выделен стрелковый батальон и две батареи 45-миллиметровых пушек, в том числе и батарея лейтенанта Званцова.

— Имейте в виду, — сообщили в штабе полка, — по данным разведки, в группе в основном эсесовцы, у них выхода нет, сдаваться нам не будут, зная чье рыльце в пушку, но и в объятия англичан их пустить ни в коем случае нельзя… Эсесовцы об этом только и мечтают!

Немцы вели огонь из небольшой березовой рощицы. Батарея Званцова развернулась на указанных позициях. Батальон замер в ожидании приказа об атаке. Однако атаковать первыми начали немцы. Из рощицы вышли танки, а вслед за ними показались и цепи солдат. Молодые глаза Виктора увидели издали, что идущие в цепи одеты в черную униформу войск СС.

— Питомцы Гиммлера! — на щеках Виктора заходили желваки и прозвучал его приказ: — Огонь!

Сорокопятки отозвались на эту команду дружным залпом, извергая снопы пламени из стволов. Чугунков целился в первый танк, который на быстром ходу приближался к расположению батальона. Выстрелить Чугунков не успел. Сначала послышался душераздирающий вой летящего снаряда, выпущенного из танка, затем взрыв поднял стену земли, красные языки пламени жадно лизнули пушку, Чугунков вскинул руки и упал на спину. Званцов находился недалеко, комья вырванной взрывом земли густо посыпались на него. А когда он поднял голову, то увидел искореженное орудие и лежащий в беспорядке вокруг расчет. Лейтенант подбежал к месту взрыва и услышал стон Чугункова, он был жив, хотя из его ноги ключом била кровь. Но опаснее всего было то, что загорелся ящик со снарядами. В любое мгновение они могли взорваться и тогда… Званцов подхватил на руки тяжелого Чугункова и попытался отнести его подальше от опасного места.

— Я же говорил… товарищ лейтенант, — бормотал Чугунков. — Я же говорил… сон… в руку…

— Потерпи, потерпи, Влас Емельянович, я сейчас перевяжу твою рану, — Званцов стал осторожно опускать Чугункова на землю, но не успел: ящик со снарядами все же взорвался. Осколок ударил в правую половину груди лейтенанта, и он, мгновенно теряя сознание, но не выпуская из рук Чугункова, упал на землю…

В лабиринте несправедливости

I

Пришел в себя Виктор в полевом госпитале. С трудом открыл глаза, осмотрелся, поворачивая то на один бок, то на другой голову: вокруг все бело — потолок, стены, простыни. Попробовал пошевелиться, не смог: сильно болела перевязанная бинтами грудь. Рядом стояли койки с такими же ранеными, как и он. Виктор начал вспоминать, что произошло с ним за последнее время. Сначала — пустота, тьма. Потом смутные отрывки памяти, словно оборванные кадры киноленты. Электрическая лампочка, тускло горевшая под потолком, вдруг напомнила ему об огромном ярком пламени взрыва у пушки и обжигающий удар в грудь. Он попытался поднять с подушки голову.

— Лейтенант зашевелился! — услышал он мягкий, бархатный женский голос.

Над ним склонились две женщины в белых халатах и таких же шапочках: одна женщина в очках была средних лет, другая совсем молодая.

— Где я? — шевельнул высохшими губами Виктор и облизнул их.

— В госпитале, радость моя, в госпитале, — ответила старшая женщина, внимательно вглядываясь в его лицо и, взяв его левую руку своими пальцами выше кисти, проверила пульс.

— А батарея!.. Где моя батарея? — уперся локтем правой руки, в которой боль еще сильнее ощущалась, намереваясь приподняться.

— Успокойся, радость моя, успокойся, — старшая женщина, это была врач, положила мягкую, теплую ладонь на его лоб. — Война, лейтенант, закончилась, Германия капитулировала, батарея твоя, точнее артиллеристы, кто остался живой, теперь отдыхают… Где, я не знаю, но отдыхают. … И ты лежи спокойненько, выздоравливай…

И тут Званков вспомнил Чугункова, его окровавленную, беспомощно висевшую левую ногу.

— Чугунков! …Чугунков! — забеспокоился Виктор. — Он тяжело ранен в ногу… Я выносил его… подальше… от ящика… Но не успел, ящик со снарядами… взорвался…

— Машенька, — обернулась врач к стоявшей рядом медсестре, — поправь ему подушку… Чугунков?… Чугунков! — задумалась, вспоминая, врач. — Много было раненых в ногу, даже в обе… Не знаю, радость моя, не знаю… Всех тяжело раненных отсюда увезли…

Врач тихим шепотом давала советы медсестре, та кивала головой, поглядывая то на одного раненого, то на другого. А когда врач ушла, Машенька еще раз поправила подушку под головой Виктора. Нежные руки ее пахли бинтами, какими-то лекарствами и… сиренью. Ему захотелось поцеловать их, но он лишь снова облизнул запекшиеся от жажды губы.

…Шли дни, однообразные, скучные, хотя весна Победы властно врывалась в распахнутые окна палаты густым запахом цветов и брызгами солнечных лучей, заглядывала ветками сирени, на кусте которой творили произвол, прыгали, чирикали воробьи, серые шустрые комочки, совсем, совсем такие, какие водятся в Нагорном.

Так шли дни за днями, скучной, однообразной чередой. Молодой организм Виктора преодолевал болезнь, рана на груди затягивалась, однако осколками была повреждена часть его легкого, что могао впоследствии отразиться осложнением.

— Это не совсем хорошо, радость моя, — говорила врач. — Легкое придется лечить еще долго, ходить на поддувание и все такое. …Но ты не робей, воробей, выдюжишь!..

Вскоре полевой госпиталь из Германии вместе с ранеными и медицинским персоналом перевезли в тихий, приветливый город на Немане. Виктору показали фотокарточку, сделанную еще в начале века с птичьего полета: тот же Неман, деревянный мост через него, высокий фарный и другие костелы, Коложская церковь на высоком берегу, возведенная одновременно с Киевской златоглавой Софией, старый замок и так называемый новый, в котором во времена Речи Посполитой работал сейм. Словом, старинный Гродно почти не изменился с той поры. Только вместо прежнего моста через