Стажер - Лазарь Викторович Карелин

Саша болтал, дивясь переменам в Москве за те два года — приезд на похороны отца был мимолетен, — которые он прослужил в армии. Не велик срок, а сколько понастроили, иную улицу и не узнать. Вот про это Саша и говорил, то к дяде обращаясь, то к матери поворачиваясь. Они ему кивали. Но не словам его. Они своим мыслям о нем кивали. Они высматривали в парне, каков он, прикидывали, как быть с ним. Дядя почти уже решил, — да что там, уже решил, — а мать все еще только понять пыталась повзрослевшего своего сына. Что-то ее в нем радовало, что-то не радовало, а что-то даже пугало. Матери ищут сходства. Они все лучшее ищут в сыне от отца, от себя, свято веря, что знают, как определить это лучшее. И они пугаются, приметив в сыне нечто такое, что когда-то не приняли в отце, и радуются, приметив когда-то принятое. Но не ошибаются ли они, наши матери, свято веруя в свою прозорливость, в свой жизненный опыт? Ведь дети, а мы все дети, взрослея, не повторяют, а продолжают. И как знать, что нам больше сгодится от родителей, какая из их добродетелей или какой из их недостатков?

Въехали в родной переулок, въехали во двор.

Здесь, остановив машину у дверей гаража и уже выйдя из машины, как бы невзначай, мимоходом, сказал Александр Александрович Саше:

— Саш, а ты не хочешь поработать у меня, заняться фотографией? Ну, хоть на первое время, пока не решил, куда стопы направить?

Они стояли рядышком у гаража, Саша помогал дяде распахнуть двери.

— А что, — кивнул Саша, — можно. Тугрики кой-какие перепадут?

— Тугрики кой-какие перепадут.

— Можно, — снова кивнул Саша, заглядевшись на стройную молодую женщину, с ленивой грацией, — мол, любуйтесь мной, ладно уж, — пересекавшую двор. — Кто такая?

— Да Валюша, соседка.

— Быть не может!

Створки дверей разошлись, и Александр Александрович направился к машине.

К Саше подошла мать.

— О чем вы тут уговаривались? — спросила она, выждав, когда Александр Александрович включит мотор.

— Да вот дядя предлагает, чтобы я поработал у него, — небрежно ответил Саша, все послеживая, как идет через двор соседка Валя.

— У него?! — испуганно вырвалось у матери.

Машина проехала мимо них, медленно вкатилась в гараж.

— Ни в коем случае! — сказала мать. — И не думай! Саша, да ты слушаешь меня?!

— Слушаю. — Он удивленно глядел на мать. — Что с тобой? Чего ты так испугалась? Просто даже побледнела.

— Правда? — Она приложила ладони к щекам. — Нет, тебе показалось. Это из-за вуали. — Она сдернула шляпку, к которой была прикреплена траурная вуаль, затенявшая ей лоб и глаза. — Слушай, сын, нечего тебе там делать, в этой фотографии.

— Да ведь временно. Надо же мне что-то зарабатывать, не сидеть же на твоей шее.

— Еще заработаешь. Тебе надо учиться.

— Буду, мама, буду, — успокоил ее сын. — Дай оглядеться. Ну и подзаработаю, тебе же помощь.

Из гаража вышел Александр Александрович. Быстрый, энергичный. Сам, рывком, захлопнул двери, молодо наподдав упершуюся створку ногой, ловко щелкнул навесным замком.

— О чем разговор? — Он встал перед ними, улыбчивый, родственный. — Вера, потесни печаль. Сын из армии вернулся. Скорби дань, но и жизни подать.

— Ты собираешься учить его фотографии? — хмуро спросила мать. — Мало тебе, что я все руки выжелтила? — Она показала сыну руки, с желтыми от реактивов пальцами, и долго держала их на весу, горестно рассматривая.

— Говорил же тебе, Вера, пользуйся перчатками. — Александр Александрович, родственно сочувствуя, взял руки Веры Васильевны, поднес к губам. — Учить, не учить, а пристрою парня, — сказал он, отвечая на вопрос, который, отзвучав, остался в ее напрягшихся глазах. — Не понравится, уйдет. Кстати, Верочка, фотография — это великое дело. Смотря на что замахиваться.

— Я хочу, чтобы он учился! — Мать чуть не выкрикнула эти слова, удивив Сашу своим голосом.

— Мама, так буду же, буду! — кинулся он к ней. — Хоть сейчас! — Он обнял ее, приподнял, весело заглядывая в осунувшееся лицо. — Вот только чему? Ты — надумала?

— Сам надумывай, тебе жить. — Она высвободилась из рук сына и пошла к дому, непреклонно наклонив голову. В дверях оглянулась: — Не о сыне-фотографе я мечтала, Саша.

Дверь за ней захлопнулась, скрипучая дверь черного хода, со старинной медной витой ручкой. Саша помнил этот скрип с самого детства. Никак было не выскользнуть из дома, чтобы мать не услышала. Дверь эта всегда была предательницей, хоть он ее и замасливал, смазывая где только возможно. Сейчас этот скрип родным показался. Детство напомнил, двор этот зеленый, с замшелыми тополями, с чуть приметной тропинкой, ведущей в тупик забора. В мнимый тупик: там была доска, которую можно было отодвинуть, сдернув с гвоздя без шляпки, там был лаз в соседний двор, в проходной. Через этот лаз, срезая путь, бегал Саша в школу, выскакивал на улицу, когда надо было побыстрей, когда приятели вызывали. Этот лаз ему отец показал. Он и отцу и дядям в молодые годы послужил, а может, и деду тоже. Вот какой это был лаз, к которому нынче заросла тропинка.

— Что, вспомнил годы боевые? — спросил Александр Александрович, вмиг поняв, о чем задумался Саша.

— Ага.

— Проверял недавно, держится доска. Дубовая. Еще послужит, а? Ночью, когда от девчат будешь возвращаться, а, Сашок?

Настоящим парнем был его дядя, что надо был мужиком, с ним дружить было можно.

— А дверь? — сказал Саша. — Скрипит, проклятая.

— Ты ее приподнимать не пробовал? Когда открываешь, чуть приподними. Вот так. Ну, скрипит? — Александр Александрович, молодо подскочив к двери, быстро распахнул ее, чуть поддев.

— Нет! — изумился Саша. — Смотри-ка, как рукой сняло!

— То-то и оно. Уметь надо!

— Дядя Саня, что же ты раньше-то мне не показал?

— Молод был. Всякая наука ко времени.

Они стояли рядом — родные, довольные друг другом, любуясь друг другом.

— Ладно, пошли! — сказал дядя, и азарт вспыхнул в его глазах. — Пошли, племянничек! Слова красны делами.

5

Их дом, казавшийся с улицы маленьким, со двора вполне солидным выглядел, вместительным. Это когда-то, давным-давно, в нем жили одни Трофимовы, все ветви трофимовского рода. Жили, не деля дом, одной семьей, хотя семей-то было много, от трех братьев, одним из которых был Сашин дед. Но это давние были времена, еще до Саши. А он помнил уже перегороженный дом, где три обособились квартиры, дом, который только по