Стажер - Лазарь Викторович Карелин

любит! Ты его слепишь, обстреливаешь, пугаешь, а он — доволен. Чем больше блеска да треска, тем, значит, лучше мы дело делаем, а мастеру не жаль и переплатить. И так во всем, Саша, во всем. Запомни! — Обрядив племянника, вмиг превратив его — даром что был он в военной форме — в совсем заправского репортера. Александр Александрович залюбовался на дело рук своих. — Хорош! Именно такой парень, какой надобен! «А ну поворотись, сынку!»

Саша повернулся, завертелся, ища в комнате зеркало. Но зеркала не было, только отсвечивали стекла, которыми были укрыты фотографии. Саша снова шагнул к стене, глянул на фотографию, где были отец и он, и так встал, чтобы стекло отразило его, чтобы мог он на себя полюбоваться. А стекло не отразило, а вобрало его, придвинуло к отцову плечу, и вдруг вышло, что на одном плече у отца сидит мальчуган, а на другом примостился вот этот вот здоровенный малый, в странном перекрестии лакированных ремешков. Саша не смел шевельнуться, ему показалось, что он прижался к отцу, что тот сейчас ему что-то скажет, шевельнув молодыми губами. Что-то важное. И уже вспыхнули у отца глаза, уже народились слова эти, но тут за спиной встал дядя Саня, взял под руку, сдвинул с места, — и все разрушилось.

— А может, мне все же чем-то другим заняться? — с сомнением сказал Саша. Почудилось ему, что он рассмешил отца своим видом. Ну, конечно, фотографии не разговаривают, а все-таки, если б дядя Саня не помешал…

— Попробуй. Ведь я тебя не неволю.

— А что делать-то надо будет?

— Ну, для начала, зачислю к себе в помощники, станешь работать по вызовам. Там снял, тут снял. Где свадьбу, где похороны. Учти, Саша, такая работа — это и есть первая ступенька на пути к профессии фотокорреспондента. Покрутишься, подучишься, а там… Или, думаешь, отец твой не крутился и не учился? Думаешь, геологами сразу становятся? — Александр Александрович легонько потянул Сашу за руку, пытаясь отвести его от фотографии, от грустных мыслей отвести, но Саша с места не сдвинулся. Он все смотрел на отца и на себя, на мальчонку. Хорошо им там было. Вспомнилось, как им там было весело, радостно. Вспомнился и дядя Саня там. Как снимал их, чем-то насмешив перед тем, как щелкнуть затвором. И мать вспомнилась. Она стояла в сторонке. Ветер рвал с нее платок, она улыбалась.

— Вот и мама не хочет, чтобы я стал фотографом, — сказал Саша.

— А что она для тебя хочет? Учись! Чему? Общие слова. Кабы ты сам ведал, куда идти, так ведь и сам не знаешь. — Александру Александровичу удалось все же увести Сашу от фотографии. Теперь они стояли посреди комнаты — этого выставочного зала, который рассказывал о вкусах своего хозяина, всякой вещью утверждая, что Александр Александрович Трофимов знал толк в жизни, что еще недавно был взыскан удачей. Она, эта удача, еще не запылилась и не обветшала, как это бывает в доме человека, у которого все уже позади, который, рассказывая о себе, неустанно поминает — «был», «был», и совсем не поминает — «буду». Да, он был за границей, хозяин этой комнаты. И не раз. Эти альбомы по искусству, иллюстрированные журналы, сверкающие цветными обложками, невозможно было бы собрать, не бродя самолично по книжным развалам Рима, Неаполя, Парижа, Лондона и не ведая, что тебе нужно, как не ведают этого иные из собирателей всяческих ярких обложек, бахвальства ради. Такие скупают чохом, сваливая в кучу на своем журнальном столике и Модильяни и порнографию, репродукции работ Микеланджело и журналы мод. Нет, Александр Александрович не для бахвальства собирал эти альбомы, журналы, которых тут было множество, — и на полках и на столах, — они ему были необходимы. Как вот и фотографии на стенах. Как вся эта мебель, не потому только хорошая, что была она дорогой, а потому, что была подобрана со вкусом и всякая вещь тут с другой вещью жила в мире. Правда, то была уже вчерашняя мода, когда еще «носили» модерн, но ведь Александр Александрович был человеком немолодым, он мог и не поспешать за модой, которая нынче как раз совпала бы с его юностью, с плюшевыми той поры диванчиками, с кроватями и кривоногими, вельможными креслами. Мода подшучивает над людьми. Только дайся ей, и станешь дурачком, метаться начнешь. То в жар тебя будет бросать, то в холод, то в модерн, то в ампир.

— Гляди, Саша, — Александр Александрович повел рукой. — Вот это все, — ведь это мне фотография дала. Фотограф фотографу рознь. Начни, попробуй. Заработок приличный тебе с первых дней гарантирую, с первого дня. Инженером столько не заработаешь, сколько в моих учениках. Ну, а как дальше пойдешь — это уж время покажет. Оно и тебя самого покажет. Каков? На что способен?

— Ладно, — сказал Саша, — попробую. — Но голос его был вял, Саша дядиным азартом не зажил. Он уступал, только и всего.

Не этого хотел от него Александр Александрович, не этого ждал. Ему нужен был помощник, продолжатель. Он сейчас той самой мечтой загорелся, какая вспыхивает у отцов, — мол, сам чего не достиг, так сын достигнет. Не было у него сына, не было. Так всю жизнь жил, что недосуг было семьей обзавестись, помехой казалась. А теперь уж и поздно было обзаводиться. Но не было сына, так бог послал племянника. Родного, даже похожего на него. И не было у этого племянника отца, умер до срока. Ну не судьба ли?! Молодому нужен наставник, старому нужен наследник. Нет, не барахлу этому наследник, — выше забирай! — всему наследник, всей жизни. И если что у тебя не вышло, если где ты ошибся, то молодой поправит, то уж он не ошибется. От него молодость, а от тебя — сила. Вот союз! Вот надежда! Вот отчего азарт пришел, а боль схлынула. Все не жаль, лишь бы затеплился, разгорелся, запылал огонь. Нет надежды — нет и жизни. Все не жаль!

— Вот что, Саша, для той работки, которую ты начнешь у меня, нужны колеса. — Это не Александр Александрович сейчас заговорил, это опять его азарт ему слова подкинул. Все не жаль! — Ведь разъездным будешь фотографом, по вызовам. А нынче время у нас такое, что по одежке и встречают и провожают. Словом, нужна тебе машина. Окупится! Клиент любит, когда фотограф или там портной подкатывает к нему на собственной машине. Ну, добывать тебе колеса? Согласен?

— Так ведь сколько денег…

— Сочтемся, говорю. Согласен?

— Господи, да я и во сне «Жигули» вижу! — Вот наконец-то зажегся, вспыхнул