Стон дикой долины - Алибек Асылбаевич Аскаров

— И на что же ты выменял нашу овцу? — сразу забеспокоилась, почувствовав неладное, Иис.

— На ружье... Я отдал ему новехонькое ружье. А он отобрал для меня из отары одну овцу. Мы ударили по рукам, договорились... Так где же наш уговор?

Услышав это, Иис обессиленно села как подкошенная...

Вот видите, Кайсар тоже в свое время был далеко не паинька. А в родословную Мукура он наверняка войдет как знатный чабан. Потому как до самого выхода на пенсию пас овец, и даже после выхода на заслуженный отдых несколько лет продолжал чабанить.

На самом же деле намного справедливее было бы все чабанские заслуги приписывать не Кайсару, а покойнице Иис. И орден с двумя медалями, полученные за сорокалетнюю работу пастухом, следовало цеплять не на грудь Кайсекена, а на грудь его покойной жены. Ведь сам Кайсар, в общем-то, всегда был невероятно легкомысленным и бестолковым. Жил по указке жены, еле справлялся с обязанностями чабана, всегда безропотно соглашался с тем, что скажет Иис, и шел туда, куда она пошлет его.

Что с ним поделаешь, гораздо больше, чем заниматься овцами, Кайсар любил шляться по гостям да бродяжничать в поисках праздных развлечений. Если до полудня он, выслеживая сурков, шатался на лысой вершине окрестной горы, то после обеда, волоча за собой курук, шел с удочкой к берегу какого-нибудь водоема и наслаждался рыбалкой. В крайнем случае, садился с важным видом на коня, объезжал соседние стойбища чабанов, встречавшие гостя отменным свежим мясом, и станы табунщиков, где рекой лился кумыс.

Кстати, о рыбалке. Как-то Нурекен сам стал свидетелем одной забавной истории, связанной с излюбленным занятием Кайсекена.

Однажды Нургали примкнул к группе косарей, отправлявшихся на джайляу, и приехал на летовку Кайса-ра в Салкыншокы. Когда они прибыли на стойбище, хозяина, как обычно, в окрестностях юрты не оказалось — ушел на речку ловить рыбу.

Расположившись за гостеприимным дастарханом Иис, косари напились вдоволь чаю, вкусили предложенного угощенья и уже собирались встать со своих мест, когда снизу, со стороны речки, появился Кайсекен. Сидя согнувшись на гнедом коне, с непонятным, белеющим за спиной тюком, он, распевая какую-то мелодичную песню, не спеша подъехал к косу.

— Сегодня был чудесный клев! — объявил Кайсекен, слезая с коня.

Настроение у него, чувствуется, на подъеме. С гордым видом сбросил на землю полную торбу рыбы. Потом, сняв с седла притороченный тюк, тоже скинул его наземь.

— Ой, дурень проклятый! — воскликнула Иис, едва завидев тюк. — Надо же, додумался!..

Джигиты один за другим устремились к ней, мол, что случилось-то, а спустя мгновение хором зашлись от неудержимого хохота.

Дело в том, что рыба в тот день действительно клевала отменно. Очень скоро заплечная торба, которую Кайсар захватил с собой, была полна-полнехонька. Тем не менее, он продолжал рыбачить. Стоило только закинуть удочку в воду, как рыба моментально хватала приманку. Как же не войти в азарт?! Да разве в такой ситуации он уйдет с берега только из-за того, что торба наполнилась? И Кайсекена неожиданно осенило: присел, стянул с себя кальсоны, накрепко завязал узлом каждую штанину и стал складывать пойманную рыбу туда.

Немного спустя и подштанники были доверху наполнены. Довольный удачной рыбалкой, он навьючил кальсоны на коня, так что штанины свешивались с обеих сторон, и с песней на устах вернулся домой.

— Ну как, съели ту рыбу? — не раз с ехидством спрашивали у Кайсекена сверстники.

— Да выбросила я ее подальше вместе с кальсонами, — говорила в таких случаях покойница Иис. — Ведь он же, ко всему прочему, такой неряха: если наденет что-нибудь, ни за что не снимет, пока вши не заведутся... вот и кальсоны пожелтели да провоняли насквозь.

— Эй, Кайсеке, а что дальше-то было?

— Бог ты мой, ну почистил я эту рыбу, сварил и съел сам. Что в этом такого? — отвечал, недоумевая, Кайсар.

Услышав такое собственными ушами, народ с наслаждением веселился.

— Поди, вкусной была? — шутливо интересовался кто-нибудь.

— Чего вы хохочете?.. Перед тем как складывать туда рыбу, я их в воде ополоснул.

-Что?

— Как, что?.. Кальсоны, конечно, — отвечал простодушный Кайсекен, рождая очередной взрыв хохота...

В общем, не только с Нургали, но и с тем же Кайсаром бывали разного рода нелепые случаи. Бесспорно, такие истории никого не красят и репутации не добавляют. Если порыться в памяти, выискивая схожие происшествия, случившиеся когда-то со стариками, близкими по возрасту Нургали, среди них ни одного незапятнанного не останется.

Аллах свидетель, нет на белом свете никого, кто был бы белее молока и чище воды. Таких не найти даже среди святош, исправно совершающих намаз. Так что потомки мукурцев, читая впоследствии родословную аула, которую строчит библиотекарь, наверно, засомневаются: а были ли вообще в Мукуре нормальные люди?

Знает ли, к примеру, сам Кайсар, что о нем тоже пишется в родословной? Знают ли другие аксакалы? Если знают, то почему все безмолвствуют, почему держат рты на замке? Почему молча наблюдают, даже не пытаясь предпринять какие-то действия в защиту собственного достоинства?

Озабоченный подобными мыслями, Нурекен не мог сидеть спокойно дома. Молча выпил из рук невестки несколько пиалушек утреннего чая и снова вышел наружу.

Поднявшись вверх по улице, не заметил, как опять оказался у дома Кайсара. Тот, мрачно сгорбившись, кружил по двору.

Прихрамывая, Нуреке подошел ближе.

Кайсекен, увидев Нургали, искренне обрадовался и напомнил:

— Слушай, ты ведь недавно начал говорить о том, что кто-то приедет, да так и сбежал, не сказав...

— Никто не приедет, — ответил Нургали, мотнув головой.

— Говоришь, не приедет?

— Да, не приедет.

— Так я и думал...

Оба направились к длинной скамейке, стоящей снаружи двора, и уселись. Достали свои кисеты с насыбаем, не спеша вдохнули носами по понюшке...

Нургали мялся, не зная, с чего начать разговор и как добиться того, чтобы глуховатый сверстник его понял. Он опасался, что, если им придется переговариваться криком, их секретные планы, старые тайны, которые они берегут как зеницу ока, станут известны всему аулу.

— Со вчерашнего дня кишки крутит, — пожаловался Кайсар, страдальчески поглаживая живот. — Всю ночь на двор бегал... Прямо от невестки стыдно.

— А что с твоим животом? — спросил Нургали, вздернув подбородок.

— Вчера мы с внуком выгнали домашний скот на солнечный склон и весь день пасли там. Прихватили с собой бидон с молоком, но почти не притронулись к нему. А