Как вернувшийся Данте - Николай Иванович Бизин

распахнула пустую ладошку, и ней образовался несерьёзный, какой-то даже перочинный ножик.

– Несерьезный? Перочинный? – сказала смерть. – Написание слова (для чего и требуется чинить перо) не есть шутка.

Золотозубый (сам по себе) – стоял и пытался оторвать от ушедшего образа свой взгляд. Но! Ему – вдруг привиделось нечто из не его будущего. Золотозубый – увидел (и на себя примерил) судьбу будущего Стаса (того Стаса – каким этому человеку ещё только предстоит стать).

Забежав наперёд (и пространства поправ), Золотозубый – увидел, как Стас отвлекся от теней, что копились в углах. Как сказал – очень тихо, но – её голосом и её словами:

– Я жив (или почти жив), и мне не хорошо.

Более Стас (или – всё же Золотозубый?) – не медлил. Он – вышел из дома. Он – сделал жест, и такси, скользившее мимо него, споткнулось. Тогда (и только тогда!) – он увидел, что петербургский рассвет уже наступил.

Он – взлетал по обшарпанной лестнице. Он – переступал через множество ступеней. Он – замер перед бронированной дверью, доставая замысловатый ключ; но – опять ничего не успел! Дверь сама перед ним распахнулась.

– Проходи, – спокойно и в голос сказала ему Лилит, всегда прекрасная и уже нескрываемо чужая, потом повернулась и пошла, и он закричал ей вослед, сам понимая, что вполне безнадежно:

– Подожди!

– Потом. Всё для тебя будет – потом. Здесь и сейчас – мой мир умирает.

Немного смешавшись, он шагнул за ней в комнату. Увидел – Илья всё ещё спал (в своей смерти); но – ему снилась отсутствие бесконечных его повторений, ибо – рядом с ним была Лилит.

А потом – Стас шагнул в комнату и зашагал, негнущийся, прямо к нему: озираясь шагал и крутил головой – не узнавая привычного мироздания! Он – шагал и смотрел на Илью. Человека, что (жизнью и смертью) спал среди мира и праха.

Стаса – словно бы отшвырнуло обратно; швырнуло – в бес-конечность повторов: и опять, и опять он (негнущийся) входил и шагал – и начинал видеть уснувшего в смерть человека!

Того, кто действительно (а не в своем самомнении) мог бы из праха восстать и встать рядом с прекрасной и смертоносной Лилит.

Но! Тотчас бы! Явилась не менее прекрасная смерть вместе с несокрушимым Энкиду, зеркальным отражением героя Гильгамеша!

Никакие двери не остановили бы Зверя, он просто пальцами смял бы любую броню как бумагу (вот так-то).

И опять, и опять Стас шагал – бесконечно озираясь: всё – компьютеры и факсы, всё – картины по стенам (живопись скупа и современна); и опять, и опять – он пришел и увидел, и сказал (не ведая что говорит):

– Вижу, твой мир не так уж и плох.

Она тотчас с ним согласилась, причём – без обычной усмешки:

– Да. Мир – именно так и выглядит.

Он – поднял левую руку и коснулся виска (и не нашёл там ледяной иглы). Тогда он (как бы вместо нее) – усмехнулся (и окончилось для него время притч). Он прямо сказал:

– Так чего же ты хочешь?

Она – ответила очень просто:

– Его.

Он – даже не дрогнул. Он – промолчал, прекрасно понимая, что уже и этим изменил ей: точно так – как и она все свои неисчислимые века изменялась и изменяла! Конечно же, она на него даже не взглянула, но – смотрела ли когда вообще?

Разве что – сейчас и он не смотрел на нее.

– Сумей. Отдать. Ему. Свою жизнь. Пусть – живёт вместо тебя.

Стас (не удивившись) – ответил:

– Ты, верно, ждешь, что от твоих слов я сейчас же стану вопить и метаться от отчаяния и боли? Но я не знаю его, а теперь и не хочу узнавать. И я не его мать, что рожает в муках.

– Да, ты не его мать.

– Верно, хочешь, чтобы снова я пошел за тобой долиною смертныя тени, и ты бы его с собой привела, взамен оставив меня.

– Да, я хочу.

Он, не задумываясь, ответил:

– Ты больше матери мне и больше любовницы, ты заново родила меня, – сказал он ей просто. – Ты душа моя, и не могу я отказаться от души. Но душа – не кукловод телу, и я не марионетка.

Она не ответила. Тогда он сказал ещё; и готов был бы говорить (как будто уже сказанного ему не достаточно) – ещё и ещё:

– Какой иной помощи ждешь от меня? Отдам все – кроме тебя и души, – так он предал свою бедную душу.

Она – взглянула на него с удивлением. Светло-карим был её взгляд, почти зеленым; но (сейчас) – цвета глаз он не разглядел (в отличие от царя Гильгамеша). Ибо она сказала:

– Спроси об этом у души своей; но – ведь ты и спросил! Теперь попробуй быть один, быть уже без души: стань бездушен и автономен, обернись рационален – уходи и никогда не приходи обратно.

– Несерьёзный? Перочинный? – сказала Смерть. – Сколько раз мне затачивать и затачивать тело (как стило – как палочку с острым концом для письма на навощенных досках); сколько раз? Бес-конечно? Каждый раз – бес-конечен?

Она (как бес) – задавала правильные вопросы: смерть всегда задаёт правильные вопросы; но – не даёт никаких ответов.

Ведь (на самом-то деле) – никакой смерти нет. И ничего (на самом-то деле) – она не затачивает, ибо – всегда (повторяя и повторяясь) ошибается.

Она (обычная девчушка, в должной степени потасканная, но – ещё весьма свежо выглядящая) – подошла к золотозубому демону сзади, протянула тоненькую руку и (неведомо как несерьёзный её ножичек оказался раскрыт) провела лезвием по его кадыку.

Так, должно быть, зарезала (для-ради своего сына Пентавера) царица Тейе (кстати, младшая из цариц) своего божественного супруга Рамзеса III.

Она (смерть) – словно бы заточила Золотозубого (как стило – палочку с острым концом для письма на навощенных досках); но псевдо-золотозубый демон умер не сразу. Разве что – не удивился.

Верно – он давно