Стон дикой долины - Алибек Асылбаевич Аскаров

— Я теперь в здешних местах, в Катоне останусь. Говорят, половина жизни женщины проходит в ожидании. Вот и я, видимо, буду отныне жить, ожидая вас, — тихо и грустно сказала Хадиша.

— Жди, Хадиша, жди, родная, буду жив — обязательно тебя найду! — как человек порядочный твердо пообещал Нурекен.

В тот миг он и сам искренне верил, что данное им слово крепко как камень, что он и вправду разыщет Хадишу хоть на краю света, если только сердце его не перестанет биться. Но что поделаешь... Когда навстречу добравшемуся до Кокколя Нурекену с шумом и гамом высыпали детишки, когда к нему в объятья бросилась всхлипывающая жена, он обо всем напрочь забыл.

Минутой позже он все-таки вспомнил о своем вчерашнем поступке и ощутил такое раскаяние, что не знал, куда деться от стыда. Даже не выдержал, расплакался и крепко прижал к себе детей. Уж лучше бы он сквозь землю провалился, чем являться с позором к семье, с которой так бесчестно поступил. Ей-богу, лучше провалился бы!

Мучившийся от стыда, Нурекен той же ночью дал себе еще одно обещание. Он поклялся, что отныне не поступится верностью, никогда не поддастся бесовскому искушению и ни разу больше не изменит своей жене. И постарался навсегда забыть происшедшее с ним вчерашней ночью.

Что таить правду, в своей дальнейшей жизни Нурекен твердо придерживался данной себе клятвы. Ни разу больше не допустил он легкомысленных ошибок, нежно заботился о семье, о детях, всех, как и полагается, выучил, поднял на ноги. Сыну помог построить собственный дом, дочь благополучно выдал замуж. И вот теперь вдвоем с байбише они досыта наслаждаются долгожданной радостью, пестуя любимых внучат.

Помимо всего прочего, Нургали мастер на все руки — он и плотник, он и кузнец. Благодаря этому, когда Кок-кольский рудник был закрыт как «неперспективный», Нурекен, подобно другим горнякам, не остался без работы. Руки у него мастеровые, на вес золота, поэтому он сразу устроился в кузницу.

Вся его последующая жизнь и прошла в кузне, где он выполнял всевозможные заказы совхоза и соседних хозяйств: подковывал лошадей, чинил сельский инструментарий, а кроме того, латал женщинам необходимую в доме железную утварь. Из кузницы и ушел с честью на заслуженный отдых.

Словом, всю свою долгую жизнь Нургали честно работал, ни разу не запятнал своей совести, ни разу не уронил чести. Увы, если бы не тот один-единственный случай...

Откуда, интересно, библиотекарю стало все-таки известно об этом событии? Кто ему натрепал? Сам Нурекен, вроде бы, ни одной живой душе ни о чем не рассказывал...

Не-ет, напрасно он считает, что не говорил. Давным-давно, кажется, еще в тот год, когда они вернулись из Кокколя в Мукур, Нурекен, делясь с Лексеем впечатлениями о жизни на руднике, невзначай проболтался и о своей встрече с Хадишой... Или не проболтался? Нет, точно сказал...

Вдвоем, укрывшись от жен в бане, они попивали бражку и задушевно беседовали. Много лет с соседом не виделись, соскучились друг по другу, а поскольку наконец встретились, гулянка, естественно, затянулась надолго. Говорили о многом. Вот, вероятно, и слетела ненароком с языка эта история.

Понятно теперь, откуда ноги растут... Нургали уже не сомневался, от кого Даулетхан прослышал о его позорном поступке.

А если уж в скандальном разглашении тайны и в самом деле повинен Лексей, то ничего хорошего ждать не стоит. Он на этом не остановится, поди, уже донес в красках библиотекарю и историю, случившуюся после того, как Нурекен купил ишака...

Какое вообще до него дело этому чужаку Лексею, суюнши, что ли, хочет заработать?

Вспомнив свои злоключения с ослом, Нургали так разнервничался, что у него даже давление подскочило. Закинул в рот таблетку — предусмотрительная Бибиш всегда заставляла его носить лекарство с собой, и, прихрамывая, поплелся домой.

* * *

Это случилось в ту пору, когда Нургали работал в кузне.

Слава Богу, репутация у него тогда была неплохая. Если кому требовалось подковать лошадь, починить серп или косу, голову не ломали, а сразу шли к Нурекену. Несли к нему и всю сломавшуюся домашнюю утварь — от самоваров и чайников до поварешек и подставок под котлы. Просьбы так и сыпались со всех сторон: «Нуреке, сделай то, Нуреке, сделай это!» А разве сложно кузнецу что-то припаять, подремонтировать, наложить где требуется заплату — запросто! Довольные заказчики осыпали Нургали благодарностями, совали деньги. Но он ведь не тронулся умом, чтобы брать с односельчан плату, — со словами «мне ничего не нужно» возвращал все до копейки, засовывая обратно в карманы хозяев.

Так как Нургали категорически не брал денег, в следующий раз, когда возникала необходимость в его помощи, люди, выбрав иной способ признательности, стали прихватывать под мышкой бутылку. От такой платы за труды Нурекен не отказывался.

Принесенную бутылку вместе с дарителем и небольшой компанией они распивали прямо в кузне. Если же бутылочных даров набиралось сверх меры и что-то оставалось нетронутым, Нургали уносил одну-другую домой, и, уединившись с Лексеем в баньке, они опорожняли содержимое на пару, что постепенно превратилось в привычку.

С тех пор как Нурекен подружился с бутылкой, его авторитет и в собственном доме, и за его пределами пошатнулся и стал понемногу падать. Правда, к чести Нургали, он вовремя заметил скандальный позор и сразу прекратил гулянки. Не сделай он этого, шайтан и вовсе совратил бы его, довел до потери человеческого облика.

Припрятанную в ту пору в окрестностях бани бутылку Нурекен нежданно-негаданно обнаружил позднее, когда прошло уже пять или шесть лед. Помнится, он схоронил ее в огороде, чтобы утаить от зорких глаз жены: вырыл ямку глубиной с лезвие лопаты и закопал. А когда по прошествии времени вскапывал грядки, чтобы посадить картошку, и наткнулся нечаянно на забытый припас.

— Боже мой, и какая же, интересно, крепость у этой водки, ведь она столько лет в земле выдерживалась? — сразу прилип Лексей, явно намекая на то, что находку надо бы продегустировать.

— А какая у нее крепость, оценить способен только ты, — весело рассмеялся Нургали и щедро протянул соседу обнаруженное «сокровище».

— Смотри не отравись, бедняга! Сначала дай собаке попробовать! — жалостливо посоветовала Бибиш.

Однако Лексей и ухом не повел — Наполнил с бульканьем граненый стакан до краев и, зажмурившись, опрокинул в глотку.

— Ух ты! — восхищенно воскликнул он и прицокнул языком. — Крепкая! Правда, до самогона ей все равно далеко...

Эх, жизнь, и с того