Золотой воскресник - Марина Львовна Москвина

для детей, – учил меня Яков Аким, – необходимо обрести особое состояние подтянутости. Даже побриться не мешает.

* * *

Захожу в поликлинику, надо показать пропуск. Слышу, один охранник говорит другому:

– Спасения нет ни в чем. – Он делает паузу. – Спасенье только в том…

Роюсь в рюкзаке, нарочно тяну время, страшно хочется услышать, что он скажет. Охранник молча ждет. Я достаю пропуск, показываю и прохожу, так и не узнав – в чем же оно, Спасение…

* * *

Виктор Чижиков:

– Я тебе расскажу, как я впервые оказался в Амстердаме. У меня были деньги, я мог купить все что захочется и куда угодно зайти. Я пошел в музей смотреть Брейгеля, сел в центре зала и обнаружил, что это очень большие картины, а совсем не маленькие картиночки. Сижу и не верю своим глазам, что я, Витя Чижиков с Красной Пресни, с этого двора, где дворником был дядя Ваня, своими глазами вижу оригиналы Брейгеля. Потом я пошел в кафе, и оттуда мне было видно две стаи птиц – голуби и чайки. Они держались отдельно. НО! В голубиной стае была одна чайка, а среди чаек – один голубь. На другой день опять туда пошел: снова то же самое. Тут я догадался, что это послы – для взаимопонимания. Так я сидел, смотрел, что-то выпивал. И вдруг почувствовал, что я счастлив…

* * *

Художница по имени Долорес целый срок в Доме творчества “Челюскинская” отмотала на пляже, вся покрылась шоколадным загаром.

– А кто это увидит? – она грустно говорила. – Один мужчина? Ну два… Ну три…

* * *

Знакомый фотограф из Германии Пауль Циммер, приехавший снимать Кубок Кремля по теннису, купил у коллекционера рисунок Зверева и очень волновался, вдруг его на таможне отберут – он не успел оформить вывоз в Министерстве культуры. А с Паулем была его маленькая дочка.

– Положи в чемодан, прямо сверху, – посоветовал Лёня, – и скажи, что это рисунок Кати. Только пусть она еще нарисует парочку!..

* * *

– Меня в Париже крестил поэт Хвостенко, – рассказывает Ольга Осина. – А я за телефон не платила, мне его отключили, и он под кроватью валялся – с ним играл ребенок. И вдруг он зазвонил. Я даже испугалась. Это мне позвонил мой друг – сказать, что в Москве умер Хвост.

* * *

Зову Даура:

– Пошли гулять в Коломенское? Великий композитор Берлиоз, гуляя в Коломенском, сказал, что это музыка, застывшая в камне.

– Для великого композитора он слишком красноречив, – ответил Даур.

Я рассказала об этом диалоге нашему Сергею.

– А я думал, он скажет: для человека без головы он слишком разговорчивый…

* * *

Гуляю по Гаване. На бульваре Прадо меня окликнул прекрасный молодой человек, курчавый, смуглый, черноглазый, спросил, откуда я и куда. Он неплохо говорил по-английски, показал мне Капитолий, поинтересовался, какие у меня планы. Неужели я собираюсь киснуть весь вечер в отеле? Лучше нам с ним пойти в ресторан, кушать fish or biff, веселиться, общаться…

Глядя в эти сияющие глаза, я даже подумала: в самом деле, почему бы и нет? Но, поблагодарив за экскурсию, по привычке отправилась восвояси.

И услышала вслед:

– Тогда дайте мне хотя бы два песо для моих детишек…

* * *

Позвала Эдуарда Николаевича Успенского любоваться вечерним океаном.

– Может, искупаемся? – говорю.

– Я, пожалуй, не буду, – сказал Успенский, поглядывая на огромные валы, которые обрушивались на цементные заграждения, грозя разнести их вдребезги. – Но, если хочешь, я подержу твою сумочку…

* * *

В гостинице “Комодоро” в ресторанчике, куда я зашла пообедать, сидел Евгений Евтушенко и его испанский переводчик Хавьер Кампас. Евтушенко поинтересовался, что я пишу. Детективы? Нет? Романы? Любовные? Как называется хотя бы один? “Роман с Луной”? Это не про него, он не сияет холодным светом!

– А вот у меня никогда не было романа с новеллисткой, – сказал Евгений Александрович. – С поэтами – да!

– Ну, какие ваши годы! – говорю.

– Хотите дайкири? Настоящий кубинский дайкири? Нет? Вы боитесь меня! – воскликнул он. – Знаете, что я бабник! У вас есть дети? Мальчик? Сколько ему лет? Тридцать??? – И переводит Хавьеру.

А тот простодушно спрашивает:

– А ей сколько?

– Ну, я не могу так спросить, – сказал Евтушенко. – Но, судя по всему, в вас сорок пять килограммов. Так что вас я еще смогу перенести… через ручей.

– А остальные восемь? Я вешу пятьдесят три.

– Какая вы приятная, – сказал Евтушенко. – Поцелуйте меня.

Мы поцеловались, я пожелала ему и впредь радовать нас стихами, поцелуями и разгуливать по всему миру в своих жизнеутверждающих пиджаках с кепками.

На следующий вечер на площади перед старинным фортом, где проходила книжная ярмарка, встретила искусствоведа Катю Дёготь и предложила подвезти ее в писательском автобусе. Пока мы ехали в Гавану, показывала ей разных знаменитых писателей. И с гордостью сообщила, что в российской делегации даже сам Евгений Евтушенко.

– Как? – удивилась Катя. – А я думала, он давно умер.

– Что вы, – говорю, – не далее как вчера он меня поцеловал! Не только я его, – я особо подчеркнула, – наш поцелуй был взаимным!

– Вот это очень важное обстоятельство, – согласилась Катя. – Если б только вы его – было бы не так убедительно.

* * *

В Гаване на завтраке – Леонид Юзефович:

– Я вас порадую. В двух шагах от нашего отеля Сергей Лукьяненко показал мне очень приличный кожный диспансер. Оказывается, со всего мира сюда едут люди с ужасными кожными заболеваниями и останавливаются у нас в “Комодоро”. Мы едим с ними из одних тарелок и вытираемся одними полотенцами, которые нам выкладывают сердечками на кровати.

– То-то я постоянно встречаю старика с прокаженной лысиной, – помрачнел Павел Басинский.

– А я тебя успокою, – сказал Юзефович. – Лукьяненко как врач говорит: чтобы заразиться, надо, чтоб этот человек с прокаженной лысиной набросился на тебя и укусил!

* * *

– Я стесняюсь попросить Петю Алешковского углубить материал о Дауре… – говорю Тане Бек.

– …А вы попросите расширить.

* * *

– Надо все время двигаться, двигаться, – говорит Лёня, – совершать какие-то действия, тогда калории превратятся в мускулы, а не в жир. Почему насекомые такие сухопарые? Потому что они все время двигаются!..

* * *

Сергей Тюнин в юности играл в джазовом оркестре.

– У меня были волосы, – вспоминал он, – длинные, на косой пробор…

– А теперь остался один пробор? – дружелюбно спросил Тишков у лысого Тюнина.

* * *

В арт-клубе “МУХА” Лёню попросили нарисовать портреты знаменитых писателей, художников, композиторов и напечатали их на посуде. Тарелки, чайники, кружки – все было