Это снова ты - Алекс Хилл

– Отравился? – Настя мигом подскакивает на ноги. – У нас должно быть что-то, сейчас посмотрю в аптечке. Саша обожает донеры из лавки напротив универа, а там, знаешь ли, тоже…

– Не нужно, Настюш. Я в норме, – нарочито ласково говорит Дима. – Мне уже пора. Нужно мелким подарок купить. Я не успел.

Зимин не дожидается ответа и идет в прихожую. Надевает кроссовки, проверяет, не выпал ли из кармана джинсов телефон, и оборачивается, чтобы попрощаться с друзьями. Настя подходит к нему, но он останавливает ее, вытянув руку:

– Не надо. Вдруг это заразно?

– Что за глупости!

Она все-таки обнимает его, и в этом жесте куда больше, чем Дима хотел бы ощущать. Беспокойство, забота, дружеская любовь и привязанность, что шепчут не ушам, а сердцу: «Мы здесь, мы рядом». Но Зимин не рад этому, не может принять, лютое отторжение прошибает его холодом. Он едва сдерживается, чтобы силой не отпихнуть Мореву. Благо она отходит сама.

Саша хватает связку ключей с тумбочки у входа и говорит:

– Я тебя отвезу.

– Не стоит, – пытается отказаться Зимин.

– Брось! Мне не трудно.

До ближайшего детского магазина всего пятнадцать минут пути. Парни не разговаривают, и для них за годы дружбы в молчании уже давно нет места неловкости, только сейчас она расселась на заднем сиденье и устрашающе скрежещет зубами.

– Зима, – обращается к другу Саша, – я хотел подождать, пока ты мне сам расскажешь, но… ты что-то не торопишься.

– Расскажу что? – уточняет Зимин, уже не зная, к чему готовиться. Все идет наперекосяк.

– Я видел, как Ксю выходила из твоего номера ночью второго дня свадьбы.

Тяжесть в груди Зимина сменяется жгучей болью. Дима невольно вспоминает каждый миг того вечера, ночи… Вереница мыслей проносится угнетающим вихрем и поднимает с пола зеркального зала осколки, безжалостно раня и напоминая, как сильно он облажался.

Морев паркуется у магазина и глушит мотор.

– Давай выйдем, чтобы тебе было удобнее рожу мне начистить, – мрачно предлагает Дима.

– Если бы я хотел, то сделал бы это еще в тот же день, – тяжело вздыхает Саша. – Ксю говорит, заходила просто попрощаться. А ты что скажешь?

– Так и было.

– Она уже большая девочка, я не могу ей ничего запретить, да и тебе тоже. Только врать мне необязательно. За кого вы меня принимаете?

– Никто тебе не врет, – твердо произносит Зимин, повернувшись к другу.

– То есть между вами и впрямь ничего нет?

– Ничего нового, – это не совсем ложь, но и не чистая правда. Безусловная любовь Ксюши к Диме и его отзеркаленные чувства к ней всегда были неразлучны и исключительны.

– Ладно, – задумчиво кивает Саша и пытливо прищуривается. – С тобой точно все в порядке? Ты какой-то странный.

«Нет! Нет! Нет! – вопит мальчик и беспорядочно тарабанит кулачками по зеркалу. – Вы все бросили меня! Бросили! Эгоисты! Ненавижу вас! Всех ненавижу! Я не нужен вам! Никому не нужен! Мне страшно здесь! Одиноко! А вам все равно! Я тоже хочу жить! Тоже хочу радоваться! Но не могу! И все из-за вас! Из-за вас! А значит, и жить мне незачем!»

– Да. Просто устал. – Дима кладет руку на плечо друга и на этот раз произносит самую большую заготовленную ложь: – Сань, если у меня что-то случится, ты узнаешь первым. Не бери в голову. Ладно?

– Ксюша говорит так же.

– И у тебя есть причины не верить кому-то из нас? – с тихой усмешкой спрашивает Дима.

– Нет. Конечно нет.

– Тогда на связи. Спасибо, что подвез.

Дима выходит из машины. Саша недолго смотрит ему вслед, заводит двигатель и уезжает. Как можно не верить тому, кто еще ни разу тебя не подводил? Репутация, заработанная Зиминым за последние шестнадцать лет, безукоризненно дает свои плоды. Только Дима отказывается признавать, что они гнилые.

В тени дворового навеса растянулся накрытый прямоугольный стол. Края светлой скатерти покачиваются на ветру, гости с удовольствием пробуют блюда, закуски, потягивают красное домашнее вино. Ребятня носится в установленном среди вишневых деревьев пластиковом детском городке – подарок Матвею и Кириллу от родителей в честь первого значимого юбилея. Дима сидит между двух семейных пар, чьи отпрыски визжат громче всех, скатываясь с горки, и цедит безалкогольное пиво, что принес с собой. Шум голосов смешивается с шелестом листвы и гулом далеких машин. Улыбающиеся лица превращаются в размытые пятна, и лишь одно Дима видит четко: его мать сидит рядом с мужчиной, чью фамилию теперь носит и она, и ее дети. Синее платье в мелкий белый цветок освежает образ, а ветерок игриво треплет каштановые волнистые волосы до плеч. Она выглядит прекрасно, заливисто смеется, машет руками, рассказывая что-то. Дима наблюдает за ней, и с каждой секундой неведомая сила толкает его все дальше, увеличивая расстояние между ними. Отношения Димы с матерью нельзя назвать плохими. Они поддерживают условную связь звонками и сообщениями, интересуются жизнью друг друга, но не касаются ее напрямую.

«Ты бросила меня! Оставила здесь одного! – надрывается малыш в зазеркалье. – Как же я? Неужели я и тебе совсем был не нужен? Чем я это заслужил?!»

Зимин с ужасом отворачивается, прижимая подбородок к груди. Рваные хриплые крики не прекращаются. Это оно – то, чего он так боялся, от чего убегал и прятался. Обида выкручивает руки, злость хватает за грудки, сбивая дыхание, но Дима сопротивляется. Он не может этого допустить, не должен. Он не станет винить ее. Никого не станет.

– Димка! Димка, смотри как мы научились!

Зимин оглядывается на звонкий детский крик. Матвей стоит на вершине горки, Кирилл – рядом со спуском, широко расставив ноги. Первый присаживается на корточки, ложится на живот и скользит с радостным писком. Второй неуклюже, но все-таки ловит брата, и в завершение трюка оба подскакивают, вскинув руки, как настоящие цирковые артисты.

– Класс! – воодушевленно отзывается Дима и тут чувствует на себе чей-то долгий взгляд.

Это она – мама. Смотрит на старшего сына, и в ее глазах нет ни горя, ни страха, лишь благоговение и гордость. Горькая награда, но Дима ее принимает. Она важна для него, заслужена, даже выстрадана, и она точно стоит всего, что он видит сейчас перед собой. Зимин салютует матери бутылкой, а после смотрит на отчима. Олег приподнимает бокал, присоединяясь к молчаливому тосту, где каждый пьет за что-то свое. Дима уже давно отгородился от этой семьи, но она не потеряла для него ценность, как и он для них. Не часть, но приложение, и по большому счету это выбор самого Димы.

Торжество затягивается до позднего вечера. Хозяева провожают гостей уже в свете уличных фонарей и