Крепость мёртвых - Андрей Андреевич Соболев

Казак оказался дома. Он сидел возле стола, на котором стояла недопитая бутылка вина. Увидев меня, он встал, и мы обнялись. Александр было пошел за вторым бокалом, но я задержал его. Попросил принести бумагу и письменные принадлежности.

Формально сейчас мы подчинялись губернатору, но вообще нашим начальником на данный момент был и командующий Линией фронта, которая тянулась в сотне верст от сюда. Тот рубеж так и именовался – Линия. Взяв лист бумаги, я изложил суть происходящего и попросил прислать офицера. Подписался так: временно исполняющий обязанности командира полсотни урядник Герман Фильберт.

Затем я поправил Александра быстро собраться, отдал ему мой рапорт, а напоследок приказал зайти к Семченко (еще один наш казак с собственной лошадью) и взять его с собой. До штаба за пару дней они доберутся. Александр молча собрался и оседлал кобылу. Только тогда я пошел домой. Заходил вечер.

Дома меня ждала Юлия. Она знала где я живу, но никогда ранее ко-мне не приходила. Лицо у нее было очень грустное, а глаза полные тоски. Она уже слышала, что мы похоронили командира. Даже знала, что я остался за него. Рассказала, что Ставрополь, в основном, злорадствует. А когда она, идя сюда, проходила мимо одного из кабаков, то слышала, как оттуда доносились крики, – «Пусть горит в аду, проклятый сотник, а вместе с ним и все казаки».

Я знал, что другого ожидать было бы бессмысленно. Но как страшно звучали ее слова, учитывая военное время и близость к фронту. Принять сердцем эти обстоятельства было выше моих сил. В ту ночь она осталась у меня. Мне было не до ласк, и мы просто пролежали в обнимку на моей кровати.

А с спозаранку, пока она собиралась уходить, Юлия произнесла:

«Я ведь знала, что скоро тебя встречу в жизни еще до того, когда ты ввалился в мой дом весь в крови».

«Откуда?», – спросил я.

«Гадала я на тень от пепла бумаги на будущее, – продолжала женщина, – силуэт возник высокого человека на стене, в фуражке, с саблей, я сразу поняла, что молодого казака встречу, офицера, эполеты здоровучие были у него».

«Ох уж эти предрассудки и суеверия», – подумал я, но промолчал.

ПЛЯСКИ НА МОГИЛАХ

Утром, когда я был в тюрьме, пришел жандарм и сообщил, что меня вызывает к себе губернатор. Быстро собравшись, я вышел. В своем кабинете он был один. На столе стоял графин с какой-то бордовой жидкостью и пара бокалов. Господин Кошкин разлил содержимое графина по бокалам и имитируя грусть начал речь. Он говорил о неспокойном времени, о том, что нам нужно соединится в кулак, власти и казакам. Хочет сейчас помянуть погибшего.

Твердил, как он сожалеет о гибели доблестного офицера. Обещал, что жандармы, во что бы то не стало, найдут виновных. А закончил свою речь тем, что он своим повелением назначает сейчас нам командира из числа достойных офицеров жандармерии. На время, пока штаб будет принимать решение. Так он и сказал, не пояснив, что имеет в виду.

Не испив, я поставил свой бокал на стол и тихо сказал:

«Ваших жандармов нам не надо. Мы будем ждать офицера и приказа, касаемо дальнейших действий. А пока что, за командира остаюсь я».

Губернатор гневно взглянул мне в глаза. Я не отвел взгляда. Тогда он, изменив гримасу на добродушную, произнес, что так, мол, оно и лучше будет. Спросил, не послал ли я кого в штаб с донесением? Я молча кивнул. Кошкин опять изобразил раздражение, но быстро пришел в себя, улыбнулся и произнес, что согласен со-мной. Так, дескать, и правда будет лучше. О Никифорове мы не говорили. Отсалютовав, я вышел из кабинета, чувствуя на спине испепеляющий взгляд губернатора.

На следующий день произошел ужасный случай. Все дело в том, что Кошкин распорядился самолично, как оказалось, приступить к сносу Михайловского кладбища. Больше не проводя всеобщих собраний, как обещал до этого. Так вот, один мой казак, прогуливавшийся в районе Михайловки, стал свидетелем бесцеремонного вскрытия могил.

Рабочие вовсе не аккуратно доставали истлевшие гробы. Они небрежно кидали их в телеги. Рядом с листом бумаги стоял человек. Каждый гроб вскрывали и доставали из него саблю и иные ценности. Писарь делал пометку на своих листах, и имущество бросали на отдельную телегу. Рядом толпился десяток жандармов. Из некоторых гробов, укладываемых на другие телеги, выпадали кости. Рабочие их пинали и смеялись.

Казак мой, по фамилии Сыч, это заметил и возмутился. Был он не в форме. Разбил лицо какому-то рабочему. Стал кричать на остальных. А жандармы его повязали и увезли в свой участок.

Я узнал об этом через пару часов от прибежавшего ко-мне Степки. Он все это видел собственными глазами, гуляя рядом с мальчишками. Я вызвал Воробьева с его десятком, казаки сменились вчера с постов. Через три четверти часа все были в сборе в тюрьме. Я выдал, в нарушение постановления губернатора, хлопцам ружья, сабли, сам взял кизлярский кинжал и пистолет. И мы, бодро шагая по ставропольским улицам, выдвинулись в сторону Михайловского кладбища.

Рабочих там уже не было, раскопки не велись. Только зиял десяток разрытых пустых могил, валялось несколько статуй, на территории дежурило два жандарма. Этих служилых я выгнал, сообщив им, что теперь дежурить на территории будем мы. Из-под лобья взглянув на наши ружья, жандармы медленно покинули кладбище. Я оставил Воробьева с десятком на Михайловке, а сам отправился к губернатору.

Подойдя к губернаторскому дому, я заметил толпящихся возле него людей. Это было сборище местных купчиков. Они о чем-то живо разговаривали с Кошкиным и громко смеялись. Увидев меня, толпа замолчала. Я подошел к губернатору на расстояние нескольких шагов, все расступились, освободив между мной и Кошкиным некое подобие коридора.

«По какому праву, господин губернатор, вы осквернили наше кладбище?», – начал я первым разговор без всяких предисловий.

«А почему ты, казак, приперся сюда с оружием?», – ответил Кошкин, косясь на мои кинжал и пистолет.

«А с оружием сегодня не только я, – продолжил я разговор, – но и один мой десяток, поднятый в ружье по моему приказу. Я расположил его на Михайловском кладбище. И мы пристрелим любого, кто подойдет к нему с лопатой».

В толпе купчиков поднялся шум. Губернатор сморщился так, будто бы укусил неспелое яблочко. Затем он негодующе помотылял головой, а, через секунду, пришел в себя и