Улыбнись навсегда (сборник) - Юрий Иосифович Малецкий

этого протирают спиртом не заросший мой родничок? Ведь вырасту алкоголиком, мама; скажи им — неужто они не ведают, что творят? Вырасту алкоголиком, и побредем с тобою через карибское море, прихвативши с тобою, матушка, там караимского рому, впадающего, как известно, в ледовитый тот окиян, где между Тороса и Айсберга стоит лишь Фаросский маяк и бродит один лишь Вайнер, и еще один Вайнер (то есть, выходит, их двое), а впереди лишь Вайсберг, отчаянный атаман. Он нас ведет к победе, подобной победе над маврами, что в диком поле разбил еще Карл Мартелл, сам дед знаменитого внука, который в 732 разбил этих диких сарматов не где-нибудь — под Пуатье, — не то бы под самым носом того алжирского дея, у которого прямо из черепа растет колоссальная шишка величиной со стопу музейну Константина, разбившего Максенция в 313 не где-нибудь — на мосту Мульвинском города Рима… так о чем это я? Не о том ли на самом деле, что у дея выросла шишка габаритами с МГУ? Да, а все потому, что вовремя не промыли спиртом его родник, и правильно, а не то бы арабы заняли всю Европу в 732 с Европой же пополам — и все бы мы стали, мама, все-все стали б мы мусульмане, поскольку жить-то хочется… ну что ты такое, сыночек, что ты все говоришь? А о том, о том, моя мати: не хватает глотка водицы прохладить иссохшее нёбо… Не поспели, сынок, с водою, с простою речной водою — всю ее откачали пиндосы, пока мы о другом помышляли… Так ведь есть еще окияны! Про запас еще два окияна! Кабы так, кабы так, сыночек — да ведь льдины тех окиянов не растопишь, а коль растопишь, все едино не опреснить; вот и нету воды, голубочек — слишком много людей, сыночек. Сумасшедших людей, моя мама? Слишком много живых, сыночек. А каждому подай воду, чтобы было вам всем облегченье. Вот и возят ее издалека, растамаживая по цистерне. Да на мне ту воду и возят, на мне да других таких же, ради вас, ради вас, сыночки, мы и на то согласны. Так оставь им ту воду, мати, оставь им живую воду. А меня полей мертвой, мама, полей меня мертвой водою. Может статься, тогда оживу я. Нету больше и мертвой, сыночек. Да куда ж она подевалась? Неужли так много живущих? А про то я не вем, сыночек. Вот мертвых — этих навалом. Нужна им вода живая, мертвая и ключевая; живая — чтобы обмыть их, а ключевая — чтоб выпить, Обмыв их, выпить с устатку, Мертвая — чтобы цветочки полить на живых могилках. Вот так, мой родной сыночек… Вру, сыне, вру, как все понемногу: мертвая — та осталась. Осталась, как не остаться, да всякое может статься — вот и мастырят — тырят на старость, А то ведь когда умрешь ты, сынка — кто же мне мертвой-премертвой водицы подаст, чтоб меня утешить? Да я из могилы встану, в пиявицах по белы кости, из земли сырой да промокшей до грунтовых водиц осветленных, чтоб тебя, тебя, моя мама, напоить той живой водицей, ключевою грунтовою сытью из сахарной черепушки. Хлынет в твой рот иссохший в две струи из любимых глазниц-то; только живи, моя мама. Только умри, сыночек. Умри, мой сынок, спокойно, мирком, ладком да и в небо ты пойдешь, мой отпетый, а душа моя насладится наконец твоей вольною смертью, твоим добрым последним словом, первым в жизни последним словом, первым добрым и тихим словом, что впервой от тебя услышу. Это будет не слово мама, это будет не слово, сыночек, это будет слово-маночек, это будет такое слово… Это сладкое слово — свобода. Чужестранное слово Свобода, грекофильское это Слово. Это слово свобода значит: это — благая весть. А уж благовест — наше слово и евангелье слово наше… Вот откуда они берутся, эти наши чужие слова? А оттуда, оттуда, ненько, что и сам не знаю, откуда, только знаю, что Бог и с ними. Ну, а с нами-то Он подавно. Только Он нас и разберет.

«Разве не удивительна взаимопредназначенность всего и вся? Деревья выдыхают навстречу всякой живности живительный и необходимый ей кислород и питаются углекислым газом, губительным для тех, кто его выдыхает. И так далее. Более того, такие связки словно создаются по ходу возникновения и развития. Бразилия сейчас дает нам величайшие имена футболистов — а кем бы они были до изобретения англичанами футбола? Вероятно, при их феноменальной энергии и высочайшем уровне безработицы — бандитами. Допустим, они такими и были: один карнавал не в состоянии всю национальную энергетику поглотить. Но тут англичане изобретают футбол — и на другом континенте бразильцы тут как тут, даже лучше других. И мы поминаем их добрым словом. А сложилось бы все исторически иначе, без футбола и, — глядишь, поминали бы недобрым.

И так далее.

Стоило появиться, например, многоэтажным громадам домов да еще и с косой крышей или обломом типа мансарды — тут же в мир является особая — для меня совершенно непостижимая, потому что я панически боюсь высоты — порода людей, высоты совершенно не боящихся, то есть пригодных к чистке зимних крыш там, где зима — снежна».

…А кто-то продолжал еще первую речь — мою или чужую, которую я не совсем и понимал:

б)

А теперь пойдем, мамо, к дяде, подержи-ко меня за руку, а другой подержись за другую, инда так добредем и до дяди; вот и дядя, ты вот что, дядя, ты поддай, дядя, газу сразу. Вместо мертвой воды — дай газу. Чтобы весело было, дядя, а тебе бы не больно, мама, чтоб тепло тебе было, мага, чтобы ты в платке оренбургском рядом с сыночкой тихо сидела, рядышком с его изголовьем, все сидела бы и молчала, сидела бы да глядела туда, где еще лежу я, туда, где живой ли, мертвый — а все вроде б и твой покамест; сколько, сколько же можно плакать — ведь теперь тебя так не брошу, а возьму-пожалею-останусь, а тебе-то ведь только и нужно, чтоб душа моя отлетела, чтоб мое бездыханно тело ты могла бы обмыть слезами, что грехи мои отмывают, чтоб забрать мое бело тело и сложить мои белы кости, и могильщикам моим милым откатить белым-белым налом, отстирав его черным потом, отбелив материнской кровью, материнской пунцовой кровью… Не рыдай мене, мамо, не надо: весь-то я не стою мизинца, капли