Ничего не скажу - Владимир Станиславович Елистратов

И вот лежу я как-то под вечер на пляже. Собираюсь сделать свой вечерний массаж. Жемчуга у беззубых девушек купил, вина из магазина со скидкой для русских попил, от порнослабительной черепахи отошёл. Хорошо. Никаких желаний (кроме массажа). Как в нирване.

Вдруг подходит какой-то мужичок китайский, на Шойгу похож, и говорит:

– Масаз. Чип масаз. Но экспенсив. Вери чип. О’кей?

Чувствую: жаба просыпается. Я:

– Хау матч?

Он достаёт бумажку и пишет: «80». Юаней, конечно. Корявенько так. Китайцы вообще арабские цифры только начали осваивать.

Это значит около десяти долларов. Ну что ж, как говаривал Карлсон: «Продолжаем разговор». Я ему пишу: «20». Он улыбается.

– Джок, джок… Рашен джок…

И пишет – «75». Я ему – «21». Он опять: «Джок». Выводит: «70». Я – «21,5». Он ржёт и царапает: «69,9». Остряк, блин!.. Со мной особо не поостришь. Всю бумажку исписали. Потом ещё одну. Сошлись на «50». Это, выходит дело, шесть баксов за массаж. Некисло.

– Где делать массаж будем? – спрашиваю. – Уэа?

– Рум, – говорит. Они, китайцы, вообще-то «л» и «р» путают. Поэтому у них трогательно так получается: «лум»

Я ему говорю:

– Лады, приходи, косыш, в семь в мой лум.

И пишу соответственно: «1900 № 235».

– О’кей, – отвечает. И смотрит хитро так, с недоброй ухмылочкой: за косыша, дескать, ответишь, бледнолицый варвар. И я ответил по полной.

В семь ноль-ноль началось.

Я лежал на кровати обнажённый и беззащитный, как черепаха, с которой сняли панцирь. А этот гад, потомок хунвейбинов, делал мне «чип масаз». Сначала он мял мой череп, любознательно продавливая в нём углубления, как в резиновом мячике. Я терпел. Заорал я только один раз, когда он резко воткнул мне палец за ухо. Джок у него такой.

– Гуд, гуд, лашен – стлонг! Лашен – стлонг! – ухмыльнулся хайнаньский костолом. Потом этот добрый дядя Геббельс принялся за мои ноги.

Вам когда-нибудь выдирали раскалёнными щипцами пальцы ног? Мне – выдирали. Я стонал, как коммунист в гестапо, пуская радужные пузыри из носа. А он повторял:

– Лашен – стлонг. Стлонг масаз – гуд. Лашен стлонг масаз – гуд хелс.

– С-с-сука, – захлёбывался я в предсмертной пене. Тебе бы такой «стронг масаз», падел желтопузый.

Но я терпел. Потому что я – стронг, а масаз – чип.

– Стлонг масаз – хелс о’кей, – смеялся китаец, деловито вынимая мне чашечку из колена. – Гуд хелс – хеппи лайф.

– П-п-паразит, – шептал я сквозь наволочку, стиснутую между зубов. – А мы ещё вам Дальний за так отдали… А!!! Что ж ты творишь-то, бармалей ты перепончатый… А!!!

– О’кей, – счастливо смеялся мой мучитель, заламывая мне пятку к голове. – Лаша-Чайна-флендшип!

– Ё-о-о! – плакал я. – Что ж ты, желтушный тормоз, делаешь-то?! Я же не циркачка китайская, чтобы попу темечком чесать… А! А! Больно же!

А этот был во вдохновении, в ударе, гестаповец хайнаньский, и что-то напевал своё, народное. Про Великую Китайскую Стену. Или про просторы Хуанхэ. И со всей дури заламывал мне руку, как задержанному Япончику.

А уж что он выделывал с моим позвоночником – даже вспоминать страшно. Треск стоял пулемётный.

После массажа, когда местный дедушка Мюллер ушёл со своими шестью баксами, я пополз в санузел, чтобы испить водицы. Полз двадцать минут. Водицы испил. Полежал с полчаса между унитазом и ванной в позе только что пришибленного малярийного комара, поразмышлял о жадности, о здоровье, о жизни и смерти, о черепахах, о китайском национальном характере. Удивительный народ! Вспомнил, как однажды в одном пекинском отеле постелили мне какое-то бельё… с разводами. Вызываю администратора, говорю:

– Это что такое? Почему бельё не белое? А?

А он спокойно отвечает (китайцы всегда спокойные):

– Нормальное бельё. Чистое. А то, что цвет странный – не волнуйтесь. Это ничего. Это до вас русский спал.

Ну, если русский, тогда ничего. Не француз ведь какой-нибудь…

Но это опять же к слову. О тамошней логике.

Два дня я еле передвигался. И главное, ведь эта хунвейбинская морда, эта хайнаньская черепадла ничего мне не сломала, не повредила. Никаких следов преступления. Как будто в милиции резиновой дубинкой отходили. Всё болит: уши, пятки, ляжки, душа… А претензий не предъявишь.

На пляже ко мне он как-то раз опять подошёл:

– Хелло! – говорит. – О’кей?

– Здорово, кащеюшка ты азиатская… О’кей.

– Гуд чип масаз? – с такой интонацией, вроде: «Ну что, понял теперь что к чему? Выключил жабу-то?»

– Гуд, – отвечаю я. – Сенькью за всё, дорогой товарищ.

И вот теперь, по прошествии времени, сквозь тысячи километров, разделяющие нас, я протягиваю тебе свою изувеченную тобой верхнюю конечность, мой далёкий желтолицый друг: спасибо тебе, спасибо за науку. Научил, облагоразумил. Понял я: чип хорошо не бывает. Не буду я больше никогда делать «чип масаз». Ни за что. И в чип-чебуречные в Турции ходить не буду. И чип-пепсиколу в Индии пить. И чип-лекарства принимать. Никогда! Честное китайское.

Страна рассерженного мальчика

Из всех стран мира, в которых я бывал, одно из самых сильных впечатлений меня произвела страна Норвегия. Загадочная страна. Страна-парадокс.

В Норвегию я летел через Данию. Поэтому сначала пару слов о Дании, которая, мягко говоря, тоже загадочна.

Всё началось с того, что перед поездкой я заболел. Температура, легкий бред наяву. Во сне – хватаю рукой какие-то шарики, а они пухнут в ладони.

Сел я в самолет, съев предварительно килограммов пять лекарств. Состояние – нечто среднее между перепоем и нирваной. Такие, знаете, просветленные ломки. Лечу.

Самолет – датский. Стюардессы – кряжистые шестидесятилетние девушки. Одна с усами, другая подстрижена, как мопс, под насадку (0,7 см, знаю, о чем говорю, сам так стригусь). Девушки разносят бутерброды.

Съел я тощий бутерброд с колбасой. Выпил маленький пакетик апельсинового сока. Задремал.

Вдруг меня будят мопс с усатой и говорят:

– С вас пятнадцать евро.

Я (с интонацией пойманного за шиворот беспризорника):

– За что?

Мопс (торжественно):

– Десять за бутерброд.

Усатая (как бы разоблачая):

– И пять за сок.

Вместе хором (с угрозой):

– Итого – пятнадцать!

«Ничего себе», – думаю. Первый раз в моей жизни в самолете – платная «еда». Ни разу в жизни к тому же не ел бутера с колбасой за триста пятьдесят рублей. Ладно. Заплатил. Опять задремал. Ловлю во сне пухнущие бутерброды, пытаюсь скинуть с груди огромный пакет сока. Скулю.

Прилетели.

Копенгаген – замечательный уютный город. В нем есть только две странности: во-первых, совершенно непредсказуемый климат, во-вторых – какая-то мистически неуловимая кривизна улиц. Особенно в этом смысле мистична улица Строгет. Извивается, то и дело меняет название. Дело не только в