НАТАН. Расследование в шести картинах - Артур Петрович Соломонов

Отец Паисий под чуткой редакцией богослова писал «Жизнеописание Натана боговдохновенного». Политолог создавал труд «Политические практики Эйпельбаума: от нигилизма к раскрепощению масс». Филолог сочинял серию очерков, озаглавленную «Опыт создания художественного произведения из собственной жизни», гордясь тем, что Натанов стиль мышления и писания полностью им овладели. Психолог трудился над эссе «Многоликость как утверждение принципа единства личности».

Все это мы намеревались объединить в апологетический сборник и сразу после издания приступить к распространению не идей Натана — это было бы и слишком просто, и совершенно невозможно. Мы намеревались предъявлять образ и описывать путь.

Историк журналистики нашел для нашей будущей организации анонимных спонсоров, которых заворожили заветы Эйпельбаума. Мы взяли на себя смелость определить его заветы так: «Свобода — мгновение — радость».

Мы знали, сколько злопыханий вызовут эти заветы в нашем обществе, «с презрением относящемся к свободе, подменившем радость удовольствием и не чувствующем красоту ускользающего мгновения» (формулировка богослова). Но, вдохновленные Натаном, мы были готовы к борьбе.

Благодаря недавно вышедшему сюжету Арсения мы были оплеваны и опозорены, и считали это прекрасным началом нашего пути: теперь мы были совершенно свободны и «немножко напоминали апостолов» (формулировка батюшки).

Мы восстановили справедливость и призвали в наши ряды изгнанную вначале исследований очаровательную лингвистку. Она была потрясена нашим преображением: теперь ее любовь к Натану в чем-то даже уступала нашей. Мы предложили прекрасному профессору написать воспоминания о Натане, которые поклялись включить в наш фолиант без единой правки. Очаровательно покраснев, она отказалась, но пообещала, что будет вместе с нами заниматься популяризацией образа и пути Натана Эйпельбаума. «Но сначала, — твердо заявила лингвистка, — мы вас почистим!» Она была права: даже самый лояльный наблюдатель не рискнул бы назвать наши одеяния белыми. В последнее время мы были настолько увлечены духовной работой, что игнорировали такие мелочи, как внешний вид.

Под чутким руководством астрофизика, который оказался большим спецом в стирке белья, мы вернули нашим одеждам белизну.

Надвигалось шестое сентября — день смерти Натана Эйпельбаума. Мы условились посетить в этот день его московскую могилу. Посетить и попросить благословения на публикацию наших трудов и создание «Ордена Эйпельбаума» (так отец Паисий предложил назвать нашу будущую организацию. Окончательное решение было отложено: мы намеревались принять его на могиле Натана).

Мы собрались отправиться к Эйпельбауму с нашими черновиками. Я прочел их все. Могу заявить твердо, что и сделаю на его могиле: они ни в какое сравнение не идут с нашими прежними исследованиями ни по глубине, ни по стилистике. Да что там: они ослепительно хороши. Ознакомившись с их объемом, с их восторгом, с их пламенем и свободой, я заявлю на могиле Эйпельбаума: «Мы, как настаивал отец Паисий, воссоздали ваш образ в непреходящей целостности, и все мнимые противоречия показали, как единый путь».

Мы распахнули двери особняка, и светлое сентябрьское утро окружило и благословило нас.

Вдруг отец Паисий шепнул нам: «Обождите», достал из глубин рясы оранжевый бант и устремился обратно в особняк. Дверь осталась распахнута, и мы увидели, как он надевает бант на шею чучела Тугрика и что-то шепчет ему на ухо…

У могилы

Мы приехали на кладбище в прохладный сентябрьский полдень. На залитой солнцем могильной плите золотом сверкала надпись: «Натан Эйпельбаум». Чуть ниже: даты рождения и смерти.

Мы держали в руках наши труды, наше подношение, наши плоды. Лингвистка стояла с букетом белых тюльпанов. Я держал в руках краткое содержание будущей книги.

Мы ждали слов батюшки — ему более приличествовало произнести речь на кладбище и попросить покойного одобрить наши труды и мечты. Но отец Паисий, задрав голову и придерживая клобук, всматривался в осеннее небо с такой страстью, словно выбирал, на каком из облаков улететь.

Тогда мы перевели взгляд на богослова, ведь он был вторым после батюшки представителем «надмирного». Почувствовав наши ожидания, богослов неспешно приблизился к могильному камню. К груди он прижимал произведение отца Паисия, пока незавершенное, но уже ценное. То же самое сделали все ученые, словно прижатие трудов к груди было необходимым ритуальным жестом. Богослов задумчиво закашлялся.

Взвыл ветер, на нас опустилась стайка пожелтевших листьев, и мы услышали шорох за могильным камнем.

Богослов отскочил от плиты и подбежал к нам. Мы взялись за руки (продолжая свободной рукой прижимать к себе наши труды). Ни уходить, ни тем более бежать мы не собирались: решили принять реальность такой, как она есть, и не осуществлять побега ни с помощью мыслей, ни с помощью ног.

Шорох прекратился так же внезапно, как начался. И на плите, из солнечных лучей и ветра, соткался Тугрик.

Он стоял, по-наполеоновски сложив лапки, и весело смотрел на нас. На его груди сверкал оранжевый бант отца Паисия.

— Так вот какие у него глаза, — прошептал батюшка. — Бирюзовые…

— Блистательные перемены! — оглядев нас, объявил енот и спустился с плиты на землю, поросшую чахлой осенней травой. — Вместо сумрачных идиотов, в компании которых я провел столько печальных дней, передо мною просто мушкетеры!

Мы зарделись от внезапного комплимента Тугрика. Отчего-то ярче всех зарделся политолог.

Тугрик сделал к нам несколько задумчивых шажков, изогнулся и вдруг очутился перед астрофизиком.

— Наклонись-ка, друг мой, — с угрожающей лаской прошептал Тугрик.

Побледневший астрофизик нагнулся, Тугрик схватил его лапками за уши — левой за правое, правой за левое — и дернул изо всех сил. Ученый крякнул от неожиданности.

— Квиты, — удовлетворенно заявил енот. — А ты когда меня из квартиры Натана похищал, зачем за уши потянул?

— Простите… Я вас… Никак не мог снять со штыря…

— Со штыря?! — глазки енота гневно сверкнули.

— С постамента! — вызволил филолог астрофизика из лингвистического тупика.

— Красиво, — одобрил филолога енот и снова обратился к астрофизику. — Должен извиниться за то, что свалился вам на голову в ночь нашего знакомства. Простите, — Тугрик галантно расшаркался перед астрофизиком и обратился к богослову. — На него