Прощай, Анна К. - Лера Манович
Прощай, Анна К. читать книгу онлайн
Рассказы Леры Манович уже изрядное время присутствуют в пространстве русской словесности, находясь при этом как бы особняком – то ли природно тяготея к чуждому декларативности негромкому существованию, то ли чураясь постмодернистских игрищ со смыслами и аллюзиями и оттого не выпирая в принципе. Между тем формальные признаки успешности, как то: постоянные журнальные публикации, участие в премиальных листах, переводы на иностранные языки и выход нескольких сборников (правда, гомеопатическим тиражом) – наличествуют в полном составе.
Наверное, камерность этой русской прозы можно объяснить тем, что каждый, кто соприкасается с новеллистикой Леры, оставляет ее при себе или для себя и ведет с ней непрекращающийся диалог – о женском и мужском, о телесном и чувственном, о сбыточности и несбыточности счастья, о сиюминутном и вечном.
Представляется очень важным, что настоящее наиболее объемное издание прозаических произведений Леры Манович позволит широкому кругу читателей познакомиться с современным российским писателем, который, говоря словами девочки из одного из рассказов в этой книге, «хочет смотреть жизнь», следуя бунинской традиции, в которой даже грусть воздействует одухотворяюще.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет
Птица
Пьеса в одном действии
– Посмотрела прогноз погоды на следующую неделю, – сообщаю за обедом. – Будет очень жарко. Мы уезжаем в Москву.
– Действия нормального человека не могут зависеть от погоды, – говорит мама.
– Почему это?
– Потому что он не сраная птица.
– Если человек живет в поле, то могут.
– Этот прогноз сто раз в день переписывают. Ты будешь ездить туда-сюда за хорошей погодой?
– Человек должен стремиться находиться там, где ему хорошо. Плюс тридцать два – это не мой климат. У меня мозги отключаются.
– Они у тебя в любом климате отключаются. А дом когда будешь докрашивать?
– Не знаю. И так по вечерам ноги болят.
– Построили дом. Пусть его теперь плесень ест.
– Мама.
– Что?
– Я – сраная птица.
Вся жизнь
Поехали с мамой и Варькой на пруд в Репное. Собирались долго, поэтому приехали к вечеру. И обалдели. Вытоптанный чернозем с чахлой травой и островком песка был захвачен полностью, а прилегающая часть воды кишела бледными телами и являла собой центральный элемент триптиха «Сад земных наслаждений». Люди поглощали и были поглощаемы, ущемляли и были ущемляемы. В центре композиции девочка прорыла песок до перегноя, и в прибрежные воды, и без того мутные, вливался веселый черный ручей. Рядом ползал папа в семейных трусах и счастливо приговаривал: «Копай, Машенька, копай». Прямо как папа Паганини из советского фильма, в котором он, умирая, кричал: «Играй, сынок!»
– Какое столпотворение! – воскликнула мама и прижала к себе добротную белую сумку.
Мы вышли из машины и разделись. Раздевшись, мама продолжала прижимать к себе сумку.
– Оставь ее в машине, и пойдем купаться, – сказала я.
– Нет. Она будет привлекать внимание.
– Положи в багажник.
Мама с сомнением посмотрела на багажник:
– А вдруг машину угонят? Вы швыряете ключи где попало.
– Тогда положи сумку под машину, – предложила я. – Машину угонят, а твоя сумка останется.
– Я пойду с сумкой, – ответила мама. – Будем купаться по очереди.
– Давай прикроем ее полотенцем, да и все.
– В этой сумке вся моя жизнь: кошелек, паспорт, кредитные карты.
– Зачем ты взяла ее с собой?
– Машинально.
– Учти, мы будем долго плавать, – предупредила я.
Мы с Варькой бросили вещи у куста крапивы и, протиснувшись между лоснящимися телами купающихся, поплыли к другому берегу. Мама стояла в лучах заката, величественно расставив ноги, и смотрела, как мы уплываем все дальше. У ее ног белела добротная сумка, в которой была вся жизнь…
Крыша
С утра прижарило, и мы докатились до гнилых разборок из-за хлеба и воды. К диалогу подключилась Варя, мама этого не вынесла и кинула в нее стаканчиком с кофе. Кофе медленно растекался по веранде, а мама быстро удалялась в сторону своего дома. На доме сидели рабочие, которые меняют крышу, и с упоением наблюдали за нами. Их черные от загара лица были одухотворены происходящим. С них можно было писать картину «Киргизские рабочие в итальянской опере» или что-то типа этого.
Несмотря на то что отчим заплатил киргизам за работу, он в ней принимает активное участие. Худой, в каких-то лохмотьях, он выглядит как самый изможденный и оборванный гастарбайтер. Распознать в нем заказчика невозможно. Любуюсь отчимом.
Вскоре обиженная мама возвращается, потому что сидеть в доме с разобранной крышей и киргизами над головой, которые хреначат молотками по железу, – это еще хуже, чем общаться с дочерью-змеей и внучкой-коброй.
– У меня уже голова на нервной почве чешется, – говорит Варя.
– Может, у тебя вши? – шутливо произносит бабушка и начинает копаться в Варькиных волосах.
Приходит отчим и поддерживает общее веселье, сообщив, что никогда в жизни не срал ни на чьей веранде. И вообще, за всю жизнь ни разу не промахнулся мимо унитаза. И даже в садике, когда его спихивали с горшка, он не промахивался. А все выпавшее из горшка аккуратно складывал назад. Потому что воспитательницы проверяли, кто какал, а кто нет.
– Сергей! – возмущенно восклицает мама и истошно хохочет.
А я вдруг подумала, что общение с родственниками – это как все время вкладывать друг другу перста в незакрывшиеся раны. И больно, и страшно. И жизнь бьется живым нервом. И любовь бьется. И человек весь бьется, как мелкая, глупая рыба в пальцах.
На веранде продолжается диалог поколений.
– Уйми своего охамевшего ребенка! – кричит мне мама.
– Бабушка первая начала хамить! – кричит мне Варя.
– Кобра, натуральная очкастая кобра! – заключает мама и уходит по дорожке к своему дому.
С улыбкой смотрю ей вслед, радуясь, что уходит она не навсегда.
* * *
По утрам здешняя природа выкатывает в небо такую ядреную звезду по имени Солнце, что под ней все корчится и съеживается, быстрее живет и стареет. Едешь по полю в плюс 40, пыль белая столбом, живое спекается с мертвым, люди бредут с застывшими лицами, и только красиво очерченное облако висит вдалеке, будто и не бывает красоты без мучения. И кажется, что текст, живой и плотный, вырвется из потрескавшейся земли всюду, куда ни ткни. Вот только сядь и пиши, сядь и пиши. И, пережив еще один невыносимый день, садишься перед белым листом. А он пуст и красиво очерчен, как то облако. И будто кто-то так тебя и задумал. Чтобы, покрытый пылью и измученный солнцем, ты сидел перед пустым белым листом. И всё.
* * *
Когда мы с Варькой вернулись из кино, с соседского участка доносилось хоровое пение. Мужчины и женщины довольно слаженно пели под магнитофон:
Не было печали, просто уходило лето,
Не было разлуки – месяц по календарю,
Мы с тобой не знали сами, что же было между нами,
Просто я сказал, что я тебя люблю…
Вот напишешь сценарий про лето в деревне, вставишь туда такой хор, и тебе скажут: «Что это за театральная херня? Ты когда в деревне последний раз была?»
Быть
В деревне никаких лишних диалогов. Вот бабка с костылем выкатила тележку с мусором и оставила посередине дороги. Тут я на машине еду. Высовываю голову и говорю:
– И как мне теперь проехать?
Бабка чуть двигает тележку и показывает на траву на обочине:
– Тут
