Как вернувшийся Данте - Николай Иванович Бизин

торопливо выпитые рюмки уже просыпались в нем и напоминали о несостоявшейся третьей (и дрожь его нервов стала куда-то мягко уходить)!

Более того, он до-пил-таки остатки из третьей рюмки; но – тогда-то и прозвучало: до! Которое – сам на себя накликал.

Этого грома, разумеется, никто не услышал (хотя – опять вослед рюмке бесполезным набатом ударило его сердце), ибо – окружившая его сейчас «аура» (судьба-смерть – чувство запертости; где же ты, Лилит-неизбежность?) всё ещё не явилась ему воочию; но – марево кабака вдруг как бы приблизилось и в каждом своем мо’роке стало до боли отчетливым!

Как будто каждый(!) мрак был протерт слезами.

Такова была вторая странность сегодняшней ночи; разумеется – самой первой ее странностью являлся этот удивительный (впоследствии обнаружилось, что место оказалось пусто) кабак (экзистенциальность на экзистенциальности сидит и экзистенциальностью погоняет)!

Публики такого ранга попросту не могло наличествовать (во всей её обильности) – среди вызывающе нищего и даже вульгарного антуража (места и времени); «эта» публика – всем своим видом должна была требовать: сделайте мне «всё» (то есть место и время) и красивым, и понятным.

Согласитесь, «составному» отцеубийце Пентаверу – «это» очень красиво: непосильным трудом великого народа (создателя великой цивилизации) обожествить «наилучшего» своего представителя; дабы он («наилучший» – «наилучшим» образом) – предстал уже обоженый и в небесном огне обожжённый.

Дабы «здесь и сейчас» – возмог превозмог тленность в каждом своём подданном; согласитесь, в этом есть нечто равное Вавилонскому Столпотворению.

– А вот теперь – пора, – сказал «своей» смерти Золотозубый («здешний» Цыбин). – Попробуем преодолеть разложение и тлен недосотвореного миропорядка в этом – отдельно взятом – человеке; вдруг ему – статичному – дано узреть новые пределы мира?

– … – молча усомнилась смерть, но согласилась – как будто кто-то её согласия испрашивал! – по-пытаться.

И пытка началась. Вновь грянул невидимый (и неслышимый) гром.

Однако – окружающий «народ» (как ему и положено в роковые минуты) безмолвствовал: всю не-до-сотворённость и сиюминутность происходящего – «народ» принимал как данность.

Скатерти-самобранки – нечисты, лампы (совершенно по блоковски) – жёлты, подчеркнутая скудость яств – располагает к обнажению сути; так что – курортным акулятам с сопутствующими им прилипалами искать (ну не душу же они здесь потеряли?), казалось бы, нечего.

Элитарная публика – клубилась как сигаретный дым: и добавляя себя к нему, и убавляя; вела себе – прибывая и убывая; но – присутствуя на этом пиршестве лжеаскетизма не слишком долго (в большинстве своем не более получаса).

Но! У этого тихого омута наличествовало дно (Стас его быстро определил) – тот самый столик, за которым восседал золотозубый демон со товарищи. Причём – столик был демонстративно велик: составлен из двух самых обычных столов – чего остальному обществу сделать, конечно же, не позволялось, и обществу приходилось тесниться.

– Ну вот он тебя и заметил, – могла бы сказать смерть.

Но не сказала. Любые замечания были бы пошлы (и остались бы в прошлом). Здесь и сейчас – до-лжно было быть лишь настоящему; в который раз – до– лжно было быть; но – не стало.

Ибо – все мы в до– лгу перед миром (а это – дело до-лгое).

Кроме Золотозубого (здешней ипостаси Цыбина) примечательная компания включала ещё пятерых о’собей – осо’бого (попомним «Атлантиду» – которую Илье через годы ещё предстоит посетить) глыбастого вида и породы, что от рожденья способны чугунным ботинком наступать на тонкие женские пальцы.

Понятно, что золотозубый демон над помянутыми низколобыми властвовал.

То есть – компания была сугубо мужской; но – совсем неподалеку терпеливо ожидали своего счастья некие юные девы добротной свежести и красоты.

К столу, конечно же, подходили «гости из зала» (несколько даже раболепно) – соблюдая только им понятную очерёдность; Стас (наблюдая за круговоротом в подводном царстве) – решил не ломать головы; Стас – вдруг показался себе неким оазисом прочности, чем-то неизменным и не распадающимся на перемены.

Когда очередной «гость» Золотозубого убрался восвояси, с облегчением и весьма поспешно покинув кабак, у Стаса опять ударило сердце, и он налил себе четвертую рюмку; но (что примечательно) – в самый первый последовавший за этим миг совершенно ничего не произошло!

И даже тишина (мимолетная как зарница и стремительная как ярость) – не наступила сама на себя, стремительная! Кабак – всё так же клубился. За столом неизвестного избавителя сдержанно над чем-то посмеялись.

Наполнив рюмку, Стас – помедлил. Потом – достал сигарету и опять закурил. Вот тогда и вышла к нему (сквозь сизый и дымчатый лабиринт сигареты) его личная псевдо-Ариадна.

Из тех (казалось бы) – что ожидали своего часа подле золотозубого. Ничего приметного в ней – не было и быть не могло. Разве что по виду она была почти девочка. Из тех, чья невинность кажется не-уничтожимой. Из тех, что всегда (и словно бы навсегда) рождаются совсем недавно.

А ещё (мало кому видимо) – такие, что словно бы не рождаются вовсе, именно и оказываются удобным оформлением Смерти; ибо – все они как природа, в которой смерть (такая, как здесь) – есть.

Ибо (и она, и все такие они) – просто даже не существо, но – сущность, нега, свежесть и ничего более: солнце и смех воды. Ситцевое платьице, сброшенное под ноги.

Такою она была. Такою была ее душа, невинная и блудливая, и подставившая ладошки под золотой дождик.

Легко и неощутимо – шла она. Она – шла к столику Стаса. Каждое её движение оказывалось волшебно не завершено. Как бывает не завершена лопнувшая весенняя почка. Ничего – кроме этой симпатичной угловатости, кроме этой удивительной силы однодневки и невинного саморазрушения; но – так она подошла и замерла! На секунду, не более.

Ничего у неё не было за душой (ни страха, ни сомнений). Её юное тело неощутимо покачивалось (так колеблется терпкий алкоголь – отодвигая нам сроки), её быстрые глаза – казались почти невидимы; казалось – именно её глазами смотрел сейчас Стас (на себя – предъявляя себе меру); казалось – глазами своей смерти он себя сейчас видел.

Сам Стас – смотрел на неё из глубин своего легкого опьянения! Потом – тишина кончилась. Тайная тишина. Парящая поверх кабака.

– Угостишь? – сказала она.