Как вернувшийся Данте - Николай Иванович Бизин

это (прежде всего) предъявление человеку меры! Которая (мера) – будет многожды больше его человечьего тельца-тряпицы.

Да и душонки его (загнанной под мошонку).

Золотозубый бандит – покивал (демон-стрируя свою демоно-личность); но – смерть ему не поверила. Она вообще – не верила в будущее людей (ибо – бессмертны).

Он (здесь – всё-таки забежим наперёд: ученик Яны) – полагал, что именно благодаря наличию смерти у него есть «его» будущее.

Я его понимаю: я сам не слишком различаю ипостаси будущего: прошлое будущее, настоящее будущее! Тем более – все они могут оказаться ещё и продолженными; но – обращаю внимание на ещё один оче-видный факт: у незваного гостя Стаса (явившегося, чтобы увести у Золотозубого вожака бандитов «его» Первоженщину – никакого (ибо «статичен») будущего быть не должно было бы.

Вообще – ничего не было бы! И только свет – был, пролитый и заполнивший определенную форму; и этой формой ставший светить во тьме; итак – Цыбин смотрел и видел (глазами вожака бандитов).

Уважаемый читатель! Если ты всё ещё не понял, повторю ещё раз: Цыбин в (этом сейчас) и есть полу-золотозубый! Впрочем, половину его зубов мы (для простоты) – опустим и сосредоточимся на золоте (далее – именуя Золото-зубым)!

Если же имеется в виду его нано-божественная ипостась, об этом обязательно будет помянуто; но – связана ли она с псевдо-золотом зубов? Или – с волей к жизни и власти ци? Или – с местом за столом, которое Стас возжелал?

Здесь и сейчас – ответы не обязательны.

Зато (не здесь и сейчас; но – везде) – обязательны всегда. Ибо – возжелавший сего металла (сей воли и власти) Стас обустроился за столиком; и пришла ему пора оглядывать свои «новые» горизонты.

Вот что было ему оче-видно: кабак – действительно оказался переполнен (так что швейцар не юродствовал), и места себе в этой переполнившей самое себя пустоте сыскать было не просто: курортные деловые люди и состоящие при них невинные барышни со слегка облетевшей пыльцой.

Вокруг – избыточно много неопрятной мускулистой обслуги: всем этим великолепием дирижирует перхотный «мэтр», пожилой и длинноволосый; о ограниченность видимого! Даже если оно – во все бриллианты огранено; откуда здесь логосы, что связуют смерть и Воскресение?

Кстати, на некоторых барышнях были самые что ни на есть настоящие бриллианты Различай, незваный гость, волчьи метки на стволах. Принимай к сведению – и беги прочь; да куда уж: некуда!

А сбежал бы, что было бы?

А тогда (бы) – ему нынешнему (а не тому – бывшему) Стасу не пришлось бы выслушивать от мироздания (или – ви’дывать, или – выве’дывать) все те мелкие попрёки, которые ему сейчас предстоят.

А ведь был такой псевдо-шанс. Ибо Стас (можно поклясться его душой) – узнавал и эту дикую чащу, и волчьи метки на вековых стволах различал.

Впрочем – и Золотозубому не было нужды перед этакими стасами лукавить. Дескать, нет в моей пасти (и виждь, и внемли – перед самой глоткой ада) никакого злата. Дескать, я (нано-бог) ничем и никого не приманиваю.

Но Стас (ведомый своим будущим, изменяющим его – «прошлого») – оказался упорен и сделал жест.

Прямо из пустого воздуха (официант не в счет) расстелилась перед ним на птолемеевой плоскости стола не слишком чистая самобранка и стала наполняться. Стас – принял (это скромное волшебство) как должное: лишь улыбнулся и налил себе первую рюмку теплой водки.

Немного погодя – он закурил. Сигарета показалась ему терпкой и пересушенной. Но язык, обожженный водкой, обрадовался этой сухости. Так немота радуется сущности непроизнесенного слова; так душа вдруг ощущает, что в теле она – почти дома; так Стас – почувствовал себя дома.

И тогда – перхотный мэтр взглянул на него! Казалось (еще одно скромное волшебство) – всего лишь взглянул искоса и поверх своей щеки; тогда (и только тогда) – в груди Стаса тревожно и действительно ударило сердце! Словно бы (перед тем, как исчезнуть) о себе напоминая.

Стас – словно бы споткнулся. Водка (уже третья рюмка) застряла в его горле – зацепилась за шершавины табачного дыма, за каждую частицу его языка, за каждый слог не произнесенных слов.

Так мироздание (персонифицируясь в своих корпускулах) – раскалывалось на маленьких божиков. Тогда и закуска (вялая – как медуза на берегу – яичница с салом) – развалилась на его вилке.

– Не пора ли? – тоненьким девичьим голоском вопросила смерть.

– Нет.

– Хорошо, – сказала смерть. – Ты хочешь дать ему, однажды-рождённому, второе рождение.

– Не хочу, но дам.

– А-а… Делай, что должно, и будь что будет?.

– Да.

– Всё равно: это – не твоё.

– Но и не твоё.

Смерть промолчала.

Стас, меж тем, да-вил-ся (в своей человеческой гамме); но – не слышал, как с ним решали и решили; был он (сейчас) – словно янтарная виноградина под ступнёй нежной девицы-красавицы.

Горло его – сжалось. Желчь (подступив изнутри) – коснулась губ; тех самых губ – на которых кипела (о Дионис!) теплая водка; и ничего, кроме водки!

О грехе, о страхе или о «свободе» (ещё одном имени смерти) – что он мог о них понимать, «тогдашний» и тем более – онемевший? Что свобода – в том, что не быть собой? Что в самоотречении(а во власти и страсти) лежит нечто великое?

Девчушка-путана (спутница Золотозубого) – могла бы ему дать это понять; более того – он и сам напрашивался; но – к чему это понимание его приведёт? Разумеется, к «Атлантиде» (не скоро, но – неизбежно).

Сие даже и во сне еще не могло явиться ему (сей-час), и он не задохнулся (перспективой): он про-до-лжил давиться; но – ему тотчас пришли на помощь.

Чья-то железная рука уверенно ударила его по спине, причём – очень вовремя и в меру сильно; причём – (даже) не смертельно. Стас был вынужден пригнуться к столу – совсем немного; но – стол показался ему непоправимо неприятным.

Несколько капель водки (которые он сам и расплескал), клякса яичницы на скатерти, крошки хлеба; но – именно здесь застрявший глоток провалился в желудок! Он (глоток) – царапал горло (словно ржавый каштан), и всё же – Стас