Стажер - Лазарь Викторович Карелин

Саша высвободился из рук матери, отодвинулся от ее глаз.

— Отец здесь прожил всю жизнь. А ты вот фотолаборант и ретушер. Ведь дядина наука.

— Отца он не трогал. Они еще смолоду разошлись. Жили рядом, а словно в разных городах. Месяцами друг друга не видели.

— А мне казалось, они дружили.

— Не спорили. Они, Саша, раньше отспорили, когда еще ты был несмышленышем. А потом если и спорили, то молча.

— О чем был спор?

— Да все о том же, как жить. Похоже, твой дядя этот спор по сей день ведет.

— Ты была с отцом?

— Душой — да. Но… — Она замолчала.

— Говори, мама, договаривай.

— Про что? Как жили?

— Как жили.

— Что ж… На словах твой отец был прав, Саша. Да и в поступках своих не лгал. Был смел, честен, не увиливал от трудной работы. Все хорошо, все ладно, а вот жилось нам трудно. Даже бедно, знаешь ли. Отец месяцами пропадал в своих геологических партиях, во всем себе отказывал, а на жизнь едва хватало. На скромную. А потом отец похварывать стал. Это время ты помнишь?

— Помню.

— Вот я и пошла к Александру в лаборантки. А уж там и ретуши обучилась. Через какой-нибудь год я начала зарабатывать больше, чем твой отец, дипломированный, опытный геолог. Вот тебе слова, а вот тебе дела, сын.

— Так чего же мне бежать тогда отсюда? Значит, все хорошо, все ладно?

Томясь, мать ладонями прикрыла измученные глаза. На миг только. И отвела руки, чтобы не насторожился сын больше, чем это можно.

— Нет, не ладно, — сказала она, послеживая, чтобы ровно, обыкновенно звучал голос. — Отец был прав, не ладно. Я — что, я — доживаю, а для тебя это не дорога.

— Дядя все твердит, что хочет мне добра.

— По-своему, Саша. Проталкиваться он тебя научит. Деньги зарабатывать — научит. Это так… — Вера Васильевна задумчиво потянулась рукой к тому краю стола, где лежали фотографии Кати. — А это кто?

Вера Васильевна быстро разложила по столу Катины фотографии. Наклонилась, всмотрелась. И Катя в нее тоже всматривалась, уставив серьезные, правдивые глаза с чуть приметной смешинкой в самой их глуби. Катя у дерева, у калитки, возле машины, Катя и близкий солнечный диск — множество Кать открывали себя Вере Васильевне, что-то прибавляя, поясняя, слагаясь воедино.

— Какая милая девушка, — сказала Вера Васильевна. — А она кто?

— Заказчица.

— Самая обыкновенная?

— Да.

Улыбка тронула губы матери.

— Так обыкновенных заказчиц не снимают. — Осторожно, все еще боясь ожога, она положила на ладонь одну из фотографий Светланы, быстрым, радостным движением подхватила на другую ладонь фотографию Кати, — и свела ладони, сравнивая Светлану и Катю. — Запутался, да? Не решишь, на какую дорожку свернуть? А ведь все, сын, ясно.

Саша снял с ладоней матери фотографии, положил их — одну на один край стола, другую — на противоположный.

— Ясно, да не все, — сказал он хмуро.

3

Здесь, в небольшой больничной комнате, где царил белый цвет — и на стенах и на мебели, — собрался сейчас весь младший медицинский персонал Катиного корпуса. Это их тут был красный уголок — в этих суровых белых стенах. И сейчас здесь чествовали тетю Настю.

Ее усадили в кресло у окна, в руках у нее были цветы, корзины с цветами и в ногах стояли, а на столике рядом с ней были разложены подарки. Плакат во всю стену был протянут: «СЛАВА ВЕТЕРАНУ ТРУДА!» И стенная газета красовалась под плакатом, с передовой статьей, крупно озаглавленной «Наша тетя Настя». Не хватало только сцены, трибуны, микрофона, чтобы совсем все было как на самых знаменитых юбилеях, которые ныне во множестве показываются по телевидению.

Впрочем, как и на тех юбилеях, здесь был свой фотокорреспондент. Самый настоящий, со множеством дорогих аппаратов и приспособлений и, что всего было дороже, работавший с профессиональной лихостью. Вот взобрался на подоконник, навис над тетей Настей, чтобы получше можно было обстрелять ее, улучив самый выигрышный момент. Ну разумеется, это был Саша. Как и все тут, он был в белом халате, но только вольно распахнутом.

— Что ты надо мной витаешь, как архангел Гавриил? — беспокойно шевельнулась тетя Настя.

— Нет, он больше на быстрокрылого серафима смахивает, — сказал Михалыч, сидевший на табурете неподалеку от тети Насти, как оно и полагается ближайшему другу юбиляра. — Терпи, Настя, тебя еще и для кино снимать будут.

— Зачем? — испугалась тетя Настя.

— Век телевидения, — сказал Михалыч.

— Катя, вручай альбом! — приказал Саша, нацеливаясь. — Потом вклеите в него концовку. Миг этот, когда альбом вручался юбиляру.

Катя послушно взяла со стола альбом, раскрыла его, поднесла к тете Насте.

— Это от нас, тетя Настя, от ваших учениц.

— Ой, спасибо, спасибо. — Тетя Настя наклонилась над альбомом, а Катя начала переворачивать страницы с фотографиями.

Все сгрудились над альбомом, всем было интересно, что там такое наснимал фотограф. И увидели свою больницу. Проходную увидели, ворота, дорожки, по которым столько хожено-перехожено, свои корпуса с белыми занавесками на окнах, знакомые, как родные люди, деревья. И людей увидели, себя. И даже трех собак, резвившихся у кухни. Собственно, вот и весь альбом. Все знакомое, будничное, каждодневное. И ни единого снимка, где бы человек хоть приосанился немного, зная, что его фотографируют. Нет, всех этот бойкий малый застал врасплох, снял, когда и не думали. Михалыча вот чуть ли не на карачках снял, а девчат с выбившимися из-под косынок волосами, с открытыми ртами, на полуслове.

Загудели зрители, запротестовали. Всяк о себе. Не то! Не так! А вот тетя Настя про каждую страницу, встречая и провожая ее, только шептала:

— Спасибо… Спасибо…

Когда последняя страница была перекинута, тетя Настя сама взялась за альбом, наново стала его перелистывать затрясшимися вдруг руками.

— Спасибо… Спасибо… Лучшего подарка и ждать не могла…

Все увидели, как слезы выкатились на ее щеки, как заблудились в морщинах. Тетя Настя перемоглась, не дала слезам волю. Но и громко заговорить не сумела, все шепотом:

— Думала, не увижу больше свою больницу, а вот увидела. Спасибо… Спасибо…

Катя взяла ее за руки, сказала зазвеневшим голосом:

— Я большую речь придумала, всю ночь придумывала, но… Нет, ничего я говорить не стану. А можно я вас просто поцелую, Настасья Ивановна? Руки ваши добрые, милосердные ваши руки… — И Катя наклонилась и поцеловала морщинистые, с набухшими венами, руки тети Насти.

Приготовившийся снимать Саша упустил этот главный миг, который и должно было снять, он упустил его, как фотограф, забыв нажать на кнопку, он на Катю смотрел, дивясь ей, радуясь ее душевному движению, простоте