Меркьюри - Эми Джо Бернс

– А ну, вон отсюда! ― рычала она. ― Пошли вон сейчас же!

Братья подчинились. Джейд быстро сбегала за льдом и, заперев дверь, подсела к Марли. Та свернулась калачиком на постели рядом с подругой, приложила к глазу лед. Поднявшись, Джейд подошла к окну и опустила жалюзи. Она сейчас точно готова была кого-нибудь убить.

– Марли, ― дрожащим голосом спросила она, ― тебе тут не опасно находиться?

Не в привычках Джейд было задавать вопросы вместо того, чтобы прямо высказать свое мнение. Она как будто подталкивала Марли к некой истине, которую та должна была признать сама.

– Я… ― начала Марли, но умолкла, не зная, чем закончить.

Джейд произнесла всего пять слов ― но сколько оставила недосказанным! Да, она знала, что Марли всегда жаждала занять свое место в семье Джозефов и по-прежнему старалась его заслужить, даже чувствуя, что никогда не будет до него дотягивать. Теперь же обе поняли, сколько опасности несет ей это одержимое стремление.

Больше Джейд ничего не сказала Марли. Когда та наконец уснула, Джейд встала, нашла в детской сынишку подруги и забрала его до утра к себе.

В половину третьего ночи в комнату тихонько пробрался Уэйлон, и Марли проснулась. Голова пульсировала болью, во рту ощущалась саднящая припухлость от того, что она прикусила губу, ударившись о каркас кровати. Все ее тело сжалось, и Марли отвернулась от мужа.

Уэй подошел, опустился перед кроватью на колени, осторожно коснулся ее распухшей щеки. Он был очень нежен, добр и никак не увязывался с той правдой, что открылась перед Марли. Он был скорей таким, каким она хотела его видеть.

– Марли, ― заговорил он, ― я знаю, что ты на меня сердишься.

Ей не хотелось даже смотреть на него.

– Ты обещал, что больше никогда не будешь драться.

– Знаю. Мне ужасно жаль, Мар. Прости меня, пожалуйста.

И тут ее поразила мысль: как же искусно умел Уэй просить прощения, как искренне и убедительно ― при том что оба его родителя вообще не знали, как это делается. Из-за отсутствия в доме такого явления Уэйлон сам научился заполнять пустоту тем, в чем так нуждался, но чего никогда не получал. И Марли, и Уэйлон ― оба были «починщиками». На этом строился их брак, на этом держался и бизнес. Смерть Элизы стала первым случаем, когда они не смогли договориться, что же на самом деле требуется чинить.

– Зачем ты солгал? ― спросила Марли.

В глазах его мелькнула настороженность.

– В смысле?

– Ну, в надгробной речи. Когда назвал мать святой.

Марли тут же ощутила исходящую от него жаркую пульсацию. Как от саднящей раны.

– То, что она была во мне разочарована, вовсе не означает, что она не была хорошей матерью. ― Он разом сник. ― Она глубоко разочаровалась во мне в тот день, когда узнала, что ты беременна.

Глубочайшая печаль звучала в его голосе. Марли была поражена. У него уже, по сути, давно не было матери!

– Можно я останусь с тобой? ― спросил он еле слышным шепотом. ― Я знаю, сейчас между нами не все как надо, но прошу тебя, Марли. Я не могу спать без тебя. Только не сегодня.

Не сегодня, когда он похоронил первую в жизни любимую женщину. Когда он искупил проступки отца. Не сегодня, когда он и так осиротел наполовину. Марли чувствовала себя выжатой как лимон и была не в силах отказать. Она кивнула, и он стянул с себя рубашку. Она увидела четкие контуры тех мест, куда его целовало летнее солнце, увидела шрамики, оставленные кровельным ремеслом. И его тугую мускулатуру. И бьющееся под ней сердце.

Он вытянулся рядом с ней в постели, обвил ее руками. И Марли поняла, что в самой основе этой семьи есть что-то глубоко порочное. Словно прочитав ее мысли, Уэйлон заговорил:

– Мой отец… У него, знаешь, не совсем в порядке с головой. Еще с войны.

– Но что это означает, Уэйлон?

Выдал он ей это в качестве объяснения. Чтобы вызвать сострадание. Но это лишь еще больше распалило в ней гнев. Мик вовсе не был главным героем этой истории, как бы ни вели себя в ней остальные Джозефы. Так почему он должен был получать всяческое снисхождение и бесконечные вторые шансы, а Элиза ― ничего? Кульминацией всей жизни матери не должно быть ее самопожертвование. И вновь Марли порадовалась, что предпочла сохранить секрет Элизы. Иной раз тайна ― это единственное, что принадлежит женщине.

– Как ты не понимаешь? ― горячо заговорила она. ― Ты сам заявляешь, что твой отец уже столько лет не совсем дружит с головой, ― но ведь никто не пытался скормить ему целую горсть снотворного! Никто не ставил под сомнение его полезность для семьи, вообще его право на жизнь.

Уэйлон явно хотел что-то возразить, но слова точно застряли в горле.

– А что, если она сама хотела умереть, Мар? И он любил ее настолько, что готов был сделать ей такой подарок. Это бы кого угодно сокрушило.

– Только не говори, что на самом деле веришь, будто она хотела умереть.

В ответ он лишь цыкнул на нее, чего Марли терпеть не могла.

– Перестань. Ты считаешь, что твои родители намного лучше, чем они есть на самом деле, и это мешает тебе жить.

И тут же она об этом пожалела. Сейчас было не время об этом говорить. Уэйлон с силой переплел их пальцы, и в его пожатии Марли почувствовала уязвленную потребность в сострадании. Каждый из них безуспешно пытался дотянуться до другого.

– Пожалуйста, ― произнес он, ― давай не сегодня.

Марли уступила, хотя и могла бы возразить, что уже настало завтра. Голова у нее еще кружилась, тело ныло. Но вскоре она почувствовала, как рядом с ней обмяк и расслабился Уэйлон. Марли много чего еще не знала и многого не могла постичь, но одно она поняла четко. Она не хотела быть единственной женщиной в доме Джозефов. Без Элизы она не могла здесь оставаться. У Марли создавалось впечатление, будто она очень долго изо всех сил пыталась внедриться в прежний, детский, мир Уэйлона. Была тихой, уступчивой, полезной. Этакой предупредительной версией Марли, старающейся заслужить свое место. И Уэйлон был ее проводником.

Сам же он не отдавал себе отчета, какую роль играл в семье. Это было для него просто и естественно, как дышать, ведь он никогда не оставался без нее. В этом доме Уэй не мог держаться так, как должен вести себя муж, потому что здесь он всегда был только сыном. Стены комнаты были