Сто провальных идей нашего лета - Екатерина Геннадьевна Боярских

в ней крышу», — потому что и крестьянки петь умеют, и волки желают. Огляделся волк в поисках мистического соответствия, но бурундуков в лесу не было. Бобёр с ондатром, правда, наличествовали, с тропинки друг друга спихивали, кто первее, уточняя. Дай-ка, думает волк, буду их в бурундуки посвящать. Ты, ондатр, будешь бурундук номер один. Стоп, да ты меня не слушаешь — ты из штанов вываливаешься! Нагнулся волк ондатра поправить, чувствует, кто-то его сзади шлёп.

— Да будь я хоть тёткой преклонных годов! — в сердцах выругался волк, но тут же вспомнил, что так оно и есть. Оглянулся — бобёр стоит, лицо приятное и палка в руке.

— Ты ли меня палкой хлопаешь, бобрина несмышлёная?

— Я по дереву шлёпаю для развлечения. А тебя птица клюнула.

— Ах так? Быть тебе, бобёр, бурундуком номер один.

— Не-а. Я волк.

— Странно. Волк, говоришь? А что это ты, волк, такой малый, милый? Волки, они большие, жуткие.

— А я дерусь. У меня палка есть. Сзади подкрадываюсь. Волк я.

— Да... — вспомнил волк и поморщился. — Это ты правду сказал. Ты из волков волк. Или даже из медведей.

— Я — ну погоди. А ты — заяц.

— Ага. У тебя палка — я заяц, у меня палка — ты заяц. Всё у нас с тобой относительно, так что посвящаю тебя в бобрундуки.

Ондатр тем временем встал в шиповник добровольно, потом сел в шиповник добровольно и, наконец, лёг в шиповник волею судеб, недобровольно, но закономерно запнувшись об себя. Так ондатр открыл закон тяготения, волк создал теорию относительности, а о бобрундуке песню сложили: «Бобрёнок-бобрёнок, взлети выше солнца». И с песней пошли на Каменный Остров переправляться, потому что ондатра после шиповника потянуло к познанию. Он хотел познать, что будет, если упасть в водопад. Бобра же туда пришлось на руках относить, устал он очень. К теории относительности пришлось поправку внести: бобры всегда относимы волками, а волки относительны относительно бобров, и никакая это не теория, а самая что ни на есть практика. «Тебя называли бобрёнком в отряде, враги называли бобром!» — взлетал выше солнца относительный волк, дети росли и пушились, река шумела и падала вниз.

Проснулся как-то волк с ног до головы в хтоническом скептицизме. Видно, ночью в скептицизм с дивана свалился. А может, и не дошёл до дивана, так и уснул в скептицизме. Но проснулся, так или иначе, и сразу решил ондатра узлом вязать. Глядит — дитя добра и света. Глядит — свободы торжество. Свободы торжество ногу свою, свободную и торжественную, из-под стола таращит, а местами даже из-под табурета. Белам-белом, ой, белым-бела нога, аж пятка розова. И решил волк дитя добра и света в узел хтонического скептицизма завязать. Прямо в узел завязать, завязать. Но только приступил к делу, как заговорила нога человеческим голосом:

— А ты подушками жонглировать можешь?

Волк так опешил, что даже попробовал.

— Нет, — отвечает, — двумя не могу. Это труд титановый.

— Ну хорошо — двумя не можешь. А тремя?

Так ондатр метким тематическим выстрелом усугубил волку его скептицизм. Схватил волк говорящую ногу, встал на табурет по застарелой привычке и стал ноге стихи читать:

Здравствуй, бледная нога!

Почему ты без нозга́?

Без нозга́ без но́зга,

Без мозга́ без мо́зга!

— Но́згам мо́ги не положены, — нога отвечает. Робка нога, прохладна, зато жива и разговорчива.

Нозги, думает волк, хорошо с розгами рифмуются. И хотел было сочинить второй куплет, исполненный хтонического скептицизма, но зазвонил у него встроенный напоминатель. Связал волк ондатра в узел и на добычу поскакал. Узел чисто символический получился: сироп от кашля, витаминка, мультик про Простоквашино. Ондатр даже вырваться не пытался. Создавалось такое впечатление, что ему всё это как будто даже нравится.

Возвращается волк с добычи с добычей. Доволен страшно — добыл кусок печенья и сто пудов хтонического скептицизма. То-то рад, то-то доволен, на сто лет хватит. Песню поёт взамен утраченной: «У меня нет имени, у меня нет знамени...»

— Что там на работе? — Дуб-Первопредок участливо спрашивает. — Существительные склоняли с пятиклассниками?

— Склоняли, — отвечает волк, склоняясь, как башня Пизанская. — Ох как склоняли...

У меня нет темени,

У меня нет племени,

У меня нет вымени,

У меня нет бремени.

Чувствует, наврал где-то, то ли в вопросе вымени, то ли в вопросе бремени. Значит, не песня то была, не правдива, не хороша она. Глаза поднял горе́ и лампе — под потолком ондатр парит, кукует. Нет у него знамени, нет у него бремени. Значит, песня то была, правдива, хороша она?! Подредактируем — грянем, подредактируем — снова грянем!

Так в тридевятом царстве — пригородном государстве волки с ондатрами грянули в вернейшем смысле этого слова, а хтонический скептицизм в который раз накрылся хорошим медным тазом.

Ничего, вомбаты, я про вас не знаю, я себе уютную берлогу образую. Вот как волк подумал. И стал берлогу образовывать. Но сам не справился, пришлось вомбатов на подмогу звать. Они сбежались, советы дают.

— А если я на кошку лягу? Ухом, словно на подушку?

— Убежит.

— А если на тебя, вомбат, я ухом лягу?

— Буду дрыгаться.

— Я не могу дорогу найти в свою берлогу. Что тут лежит дороги поперёк? Ой, мягкое. И поёт? Поёт. Исполняет. Это песня о вомбатах. Под неё надо танец о вомбатах. Исполняется так: в каждой руке волка находится вомбат, удержуемый за ногу. Движения танцующего подобны движению русской женщины, мирно шедшей с коромыслом и вдруг заметившей невдалеке коня на скаку. Вот эта остановка коня посредством коромысла и составляет мистическую запятую танца о вомбатах.

Но нет, не удержался волк на вершине искусства, скатился в низину радикулита на лыжах бицепса и квадрицепса своего. Нет, не удержались и вомбаты на вершине искусства, сползли под кровать и стали там в домик играть:

— Дай стаканчик. Дай стаканчик, а?

— Не до стаканчиков ему. На него дирижабль упал.

— Дай-подай стакан-стаканчик поскорей-скорей-скорей!

— Не до стаканчиков. С мозгом головным вомбат прощается. Да и не стаканчик это уже. Это... это...

— Мусор?

Лежит волк в берлоге, лёжа танцует под Эвору разнообразную, под Земфиру, и вроде всё хорошо, но чего-то не хватает. Лежал-лежал, лежал-лежал, решил наконец к вомбатам под