Том 7. Сухой хлеб - Андрей Платонович Платонов

не оказывалось похожим на образ матери, и встречная женщина также была чужой и незнакомой. И всегда, лишь только сердце Ивана начинало радоваться, как видение матери затемнялось перед ним, и другие, неизвестные образы и лица глядели на него. Тогда он переводил свой взор в землю, или на подорожную былинку, или еще куда-либо; слабый ветер шевелил земляные крошки, и былинка кивала головкой, а Ивану казалось, что он понимает их неслышные голоса: «Мы тоже сироты, мы тоже живем без отца и матери…»

После похорон матери к Ивану переселилась жить старшая сестра отца тетка Лукерья, чтобы мальчик не погиб один без призрения. Лукерью Иван видел давно, она жила в дальней деревне, и забыл ее. Когда она приехала и поставила в горнице свой сундучок с вещами, Иван внимательно оглядел Лукерью.

– Ты не мама! – сказал он.

Иван думал, что мать еще когда-нибудь придет домой и он увидит ее. Может быть, постучит ночью в окно незнакомая женщина, Иван откроет ей дверь, она войдет, снимет платок с головы, и Иван узнает ее – это пришла мать; и снова она расскажет ему сказку, самую интересную, ту, которую не успела или забыла рассказать…

Днем Иван по-прежнему ходил работать на камни, а тетка Лукерья оставалась дома; она готовила обед себе и племяннику Ивану и кроме того вязала из шерсти на продажу чулки и варежки; она привезла с собой из деревни шерсть и теперь работала ее, добывая себе хлеб и коротая в труде затянувшееся время своей жизни: Лукерье без малого было уже восемьдесят лет.

Ночью Лукерья спала на кровати, а Иван лежал на постилке на полу. Иван просыпался ночью или под утро и слушал – не постучит ли мать в окно. Но тихо шли темные ночи, и никто не стучался; Ивану казалось тогда, что мать удаляется от него по пустой дороге все дальше и не вернется.

В зимние холода Иван из-за плохой одежды не ходил на работу; у него не было валенок, обувался он в материнские башмаки и в старый отцовский пиджак, истертый и заношенный, в котором уже не грела вата. В эти дни Иван сидел против Лукерьи и глядел в ее лицо и на руки, как она вязала варежки и шепотом вела счет петлям. Иван видел, что Лукерья на мать совсем не похожа, но если он долго глядел на старуху, то ему начало казаться, что откуда-то издали, из глубины глаз старой Лукерьи, словно скрываясь за ее лицом, на него глядит сама мать, – и тогда старуха становилась похожей на нее; та же доброта и задумчивость были в это время во взоре Лукерьи и та же терпеливая сила в ее больших руках, что и у матери.

– Тетя, ты за кого живешь? – спросил Иван однажды Лукерью; в тот зимний ледяной день окна их жилища были завьюжены морозным снегом и в полдень было сумрачно, как вечером. – Ты за кого живешь?

Лукерья не поняла его, что он спросил.

– Я за себя живу, за кого же надо! – ответила она. – И тебя вот еще я берегу, пока вырастешь, – ты еще малолеток.

– А я за маму, я за маму живу. Я не сам! – с важной гордостью сказал Иван. – А за тебя можно жить?

– За меня не надо, за меня нельзя, – проговорила старуха. – А я то что ж буду делать?

– А ты что будешь? – спросил Иван и задумался. – Ты тоже будешь, а то тебе плохо…

Лукерья поглядела на мальчика, стараясь понять его разум.

– А чего мне плохо?.. Мне не плохо, я еще и глазами без очков вижу, и руки у меня живые, ишь – работают, что можно… Ноги только у меня болят, и харчи дорогие стали, война идет…

– Давай у меня будут ноги болеть, а у тебя нет, у тебя не будут! – сказал Иван. – Я за тебя буду на них ходить…

– К чему ж это такое нужно тебе? – осерчала немного Лукерья, удивляясь глупости мальчика. – Еще управишься быть и калекой, и старым, всего узнаешь…

– Давай я старым буду! – попросил Иван.

– Да к чему тебе такое?.. Я-то молодой оттого не стану, что ты старым будешь!

– Ты не умеешь? – спросил Иван.

– Не умею, нету, – вздохнула старуха. – А если бы сумела я быть молодой, так разве я так бы жила!..

– А как же, тетя Лукерья, а как же?

Лукерья отложила моток шерсти и вязальные крючки, встала со скамьи, улыбнулась повеселевшим лицом и притопнула больными ногами.

– Я бы тогда кругом света плясать пошла! Старуха опять села на скамью и взяла шерсть.

– А теперь я, что же, теперь я не своей жизнью живу… Да жаловаться-то, Ваня, некому, и другие люди, получше нас, и те живут не по-своему…

– А пусть они живут по-своему, – сказал Иван.

– По-своему они, стало быть, жить не могут, – ответила Лукерья, – они слабосильные…

– А надо им по-своему жить, а так не надо! – произнес Иван. – Пусть они хорошо живут, а если плохо, то помрут. А отчего они слабосильные? Я сильный!

– Чего ты говоришь, чего не понимаешь! – осудила Лукерья. – Кто мы такие с тобой? Ты сам-то за себя жизнь проживи, а то уж и за меня хочешь и за других думаешь!

– А как за себя надо, я не знаю, – сказал Иван. – Тетя, расскажи мне сказку, как мама, тогда я буду думать о тех, кто в сказке, и жить за них, как они…

– Сказки я, Ваня, прежде знала, а теперь давно их забыла, – ответила старуха. А ты живи по правде, ты уж сам себе хлеб зарабатываешь, чего тебе сказка нужна!

– Я буду по правде! – согласно сказал Иван.

Он огляделся в сумрачном холодном жилище и почувствовал озноб. Но он вспомнил, что здесь жила его мать, она дышала здесь, он грелся возле нее, когда спал; он вспомнил тепло ее и то, что она лежит теперь в могиле, в мерзлой земле, и не жалуется никому, что ей плохо, он стал согреваться, думая о матери.

– Тетя, а у нас сейчас теплее стало…

– Отчего теплее? Мы печь-то нынче не топили! А со вчерашнего дня все уже повыстудило…

– Нет, у нас тепло, – говорил Иван. – Я чувствую.

– Это неправда, холод кругом, – сказала Лукерья. – Щепай лучину, картошку пора варить.

Щепая лучину, Иван услышал далекие выстрелы и крики многих