Том 7. Сухой хлеб - Андрей Платонович Платонов

мать уже не согревала его и прижимала сына к себе, чтобы самой от него согреться.

– Ты что, мама? – спросил Иван. – Ты не спишь и на меня смотришь.

– Я не сплю, – сказала мать, – я на тебя хочу наглядеться.

– А чего? Ты днем смотри, а ночью ты спи.

– Днем я тебя не увижу, – прошептала мать, – я умру.

– А я? – спросил Иван. – Я тоже умру.

– Ты нет, – ответила мать. – Ты будешь жить за меня.

– А я не буду.

– Будешь… Ты будешь без меня!

– А я не умею быть без тебя. Без тебя не надо.

– А ты помни, что я была, и ты живи за меня… Ты думай, что это я живу в тебе, – говорила мать.

– А где?.. Ты где тогда будешь жить во мне? – спросил Иван.

– Ты не помнишь, как ты дышать начал от меня, а я помню, – произнесла мать. – Твое сердце от меня началось, и в нем я останусь.

– А тебя видно будет, я увижу? – спросил Иван.

– Нет, – ответила мать. – Ты во сне меня увидишь.

– Я долго спать буду, – сказал сын. – А кто сказку расскажет?

– Ты скоро вырастешь, зачем тебе сказка, – тихо произнесла мать. – Ты правду узнаешь.

– Ты озябла, мама?

– Я остыла, сынок. Я слабая стала.

– Давай я дышать буду на тебя, ты согреешься…

Иван начал дышать матери в грудь, и ему казалось, что он долго дышал. А мать знала, что он дышал в нее мало и скоро уснул до утра, до вечной разлуки с нею.

Мать поднялась с кровати. Ей было плохо от слабости и от печали. Однако она хотела прибраться в комнате и на кухне и еще сварить на утро кулеш, чтобы Ивану было чего покушать. Она зажгла свет в лампе и, припогасив его, вытерла пыль с вещей, а потом стала мыть полы. Вымывши полы, она приготовила пшено и картошку, положила их в железное ведерко и начала щепать полено на лучинки для растопки. Она хотела жить, и она занималась делом, чтобы видно было, как она нужна на свете, и чтобы болезнь и слабость отошли от нее. Посредством своей заботливой работы она желала опять привыкнуть к обычной жизни, выздороветь и отстранить от себя смерть.

Она уже зажгла огонь в печи и здесь почувствовала, что сердце ее не дышит и время ее прошло. Она дунула на пламя в печи, но огонь не погас. Тогда она хотела вскрикнуть, чтобы проснулся Иван и побыл с нею, но вспомнила, что ему завтра с утра надо идти на работу толочь камень, и промолчала. Разрушающее горе, обращающее всех людей в святых в их последний час, прошло через ее существо и миновало. Мать стала спокойной, словно равнодушная; она скоро и разумно отомкнула замок сундука с семейной одеждой, вынула из сундука чистую рубашку и переоделась в нее, потом опять замкнула сундук на замок, а ключ положила поверх сундука, чтобы Иван увидел – где он есть, и оглянулась по комнате: что еще надо сделать? – Лампу надо было потушить, от огня может быть пожар: Иван спит, а она умрет. Мать прикрутила фитиль, и свет погас. Затем мать легла на кровать рядом со своим сыном и обратилась лицом к стене, чтобы Иван утром при свете не увидел ее лица. «Что еще надо сделать? – подумала мать. – Огонь в печке остался гореть, он сам потухнет. Иван один будет жить, а с ним добрые люди будут. А мало добрых, так Иван сам вырастет добрым, не напрасно я его жить родила».

Наутро Иван, проснувшись, потрогал мать, лежавшую к нему спиной, чтобы и она проснулась. Мать не повернулась к нему.

– Ты меня не любишь! – сказал Иван.

Он перелез через тело матери к стене и посмотрел в ее лицо.

– Ты меня не любишь: ты умерла.

Подумав, он решил тоже умереть с матерью, потому что любил ее сейчас больше, чем живую, и хотел быть вместе с нею, как она.

– Мама! – позвал Иван.

Она лежала грустная, с добрым спящим лицом и полуоткрытыми глазами. «Живи за меня!» – вспомнил Иван слова матери, а ему хотелось лечь возле нее, прильнуть к ней и также быть холодным, уснувшим и бледным, как она.

Но Иван побоялся ослушаться матери, раз она велела ему жить вместо себя; он сошел с кровати, посмотрел в окно на белый день и съел кусок хлеба, посыпав его солью. Увидев вымытые полы и порядок в доме, Иван понял, что делала ночью покойная мать: «Она тогда прибиралась, чтоб чисто было, мама тогда жива была».

И он нечаянно вскрикнул от боли в сердце, зашедшегося в груди и переставшего дышать.

– Мама, вставай ко мне!.. Вставай, мама! Мать не встала, она не могла.

Иван остался жить один.

* * *

После смерти матери Иван остался девяти лет от роду. С тех пор ему всюду стал видеться образ матери. Смотрел ли он на облако в небе – ему казалось, что оно похоже на лицо матери, вглядывался ли он в тьму ночи за окном – он видел, что оттуда на него смотрит мать, и она близко от него, но совсем приблизиться не может и сказать ничего не умеет от слабости; тогда Иван выбегал наружу в ночь и бежал туда, где видел мать, а ее уже не было нигде… Всходила луна и освещала землю. Иван останавливался и следил за луной: «Там мама живет, – думал он, – а где же она?»

Дома, в комнате и кухне, все предметы и вещи помнили мать и хранили еще след и теплоту ее рук. Поэтому Иван подолгу всматривался в доски кухонного стола, где готовила мать обед и ужин, гладил черенок ножа, которым она резала хлеб, нюхал подушку, на которой мать спала и умерла, и сам никогда не спал на ней, чтобы подушка была в целости… Если шевелилось листьями дерево на ветру, то Иван видел, что и листья складывались так, что они походили на лицо его матери, а затем это ее лицо вдруг исчезало, прежде, чем Иван успевал всмотреться в него. И в жилах древесины, что были в досках забора, равно и в лице далекой женщины, идущей навстречу, Ивану чудился родной, исчезнувший и вновь приближающийся к нему облик матери. Однако, как только Иван вглядывался в древесный рисунок на заборе, ничто в нем