Все их деньги - Анна Теплицкая

– Извини, милая, я спешу, мне сейчас не до ругани, – отец вышел в коридор, где на стене гордо висел красный дисковый телефон, но вскоре вернулся:

– Сейчас Горенштейны придут. У них там какие-то важные новости.

Лицо мамы приобрело скорбный вид:

– Уезжают, Мирон. Точно говорю тебе. И они уезжают.

Глава тридцать седьмая. 2024. Президент

Дочитав запись про Бёрновских родителей, я остановился и крепко зажмурился. Этим вечером я прочёл все истории за один присест: 1981, 1992, 1989, 1984… Какие-то эпизоды я помнил хорошо, некоторые совсем стёрлись из памяти.

– Девять вечера, – разлетелся по всем комнатам Сашкин голос.

Оказывается, я уже целый час сидел в раздумьях, поглаживая блокнот, который отдал мне Боря Бронштейн. Всё-таки какая дружба у нас была: сложная, но настоящая. Может быть, даже великая! Хотя нет, вряд ли великая. Я тут же счёл свои мысли пошлостью, пропитанной дешёвой ностальгией. Какая же великая дружба может быть у коммерсантов. Дружба вообще субстанция относительная.

– Недурно написано, Бёрн, – похвалил я его вслух. – Вот только не всё стоило записывать.

Сначала он писал часто, но за последние десять лет интервал прилично увеличился. Последняя запись про вечеринку в две тысячи пятнадцатом, а после уже ничего. Это значит, что первая ощутимая трещина между нами появилась давно, а за десятилетие она разрослась, превратившись в пропасть.

На внутренней стороне переплёта проставлен печатью знак личной библиотеки Бёрна – «Из книг Дмитрия Бронштейна» и монограмма. В его коллекции были редкие антикварные издания; интересно, что будет с ней делать семья? Я и сам разделяю любовь к вещам, отметившимся в истории. Из-за этого я приобрёл на аукционе картину, висевшую в киношной квартире Людмилы Прокофьевны, пистолет Макарова, который взял с собой на борт Юрий Гагарин, шагомер «Заря» из личной коллекции Леонида Ильича, в конце концов, купил пентхаус в доме «детей Арбата». Наверняка и в библиотеке Бёрна может найтись нечто стоящее. Он и свой дневник наверняка причислял к раритету, ох, Бёрн. Я перелистал его ещё раз и наткнулся на мелко исписанные страницы ближе к концу:

В школе, несмотря на старания учительницы по русскому языку, у меня был плохой почерк – крупный и корявый, с буквами, неряшливо наползающими друг на друга. Сейчас мне почти шестьдесят, но почерк не изменился. Это значит, что я тоже не слишком изменился. Только рука стала крепче и хрен побольше.

– Не факт, – не удержался я от комментария.

Обычно мы плачем глазами, но сегодня я чувствовал, что плачу весь, с головы до ног. Плохо! Очень плохо всё складывается в моей проклятой жизни. Я наконец-то понял, что теперь какие-то другие люди сидят рядом со мной в обличии друзей детства. Как же из родных людей получаются нелюди… Шаг за шагом, всё это постепенно. Подстава.

Где-то лет с девятнадцати я взял в привычку записывать разные случаи из нашего, так сказать, взросления. В то время у меня, видимо, были ещё какие-то писательские амбиции: не серьёзного писателя, а такого шуточного прозаика, к тому же мне наши диалоги казались или охренительно смешными, или необычайно важными. Я мало что помню с тех времён, помню только, что мы были счастливы. Мне казалось, что проще играть в такую суггестию. Только потом я понял, что всё это туфта. Я ещё думал расставить истории в хронологическом порядке, слепить всё это в какой-то законченный сборник и подарить его Президенту на шестидесятилетие. Но теперь, когда время пришло, я решил, что лучше подарить Президенту «Откровение от Бёрна», то есть сказать, что он полное дерьмо.

– Спасибо, Бёрн.

Почерк бежал, спотыкаясь. Я представил Бёрна, старательно корпевшего над своим текстом, наверняка он был зол и брызгал на бумагу слюной.

А я с дерьмом больше жить не хочу, хочу продать свою долю. Это решение я принял внезапно, и тут же оно стало казаться мне самым правильным в жизни. Я потерял друзей, теперь я не хотел потерять ещё и мои деньги. Выплатите мне мою долю в девять миллиардов, говорю. Они не хотят. Хорошо, хотите купить за четыре? Давайте. Я не парюсь. Верните мне хотя бы какие-то деньги. Должен же быть какой-то екзит для людей, запертых в херовом обществе. Президент говорит: «Бери ярд и проваливай». А я ему говорю: «Засунь свой ярд себе в жопу».

Я помнил этот диалог прекрасно, Бёрн передал его грубовато, но, надо отдать должное, сути не изменил. Интересно, а чего ещё он ожидал от меня услышать? Это ведь бизнес – «Один за всех или постой отдельно». Да, Бёрн, ты умён, но ты мéлок.

Есть мнение, что меня подразвели. Обещали верных друзей и кучу денег. А по факту всё куплено. Всё продано. Олигархия – плохая болезнь. Смеха ради я даже составил рейтинг самых омерзительных моих «друзей». В финал вышли Бульд и Классик, после долгих раздумий победил Бульд. Эти пидарасы думают, что будут жить вечно. Я так не думаю. Позавчера я разговаривал с Борей, выпили по пиву, перекинулись парочкой фраз о футболе. А тут он вдруг возьми и заговори о важном:

– Знаешь, – говорит, – что Президент убил свою жену?

– Как это убил, – говорю. – Лиличка от рака умерла.

– Это да. Только, оказывается, могла и не умереть.

– Сына, это кто такое тебе сказал?

– Сашка.

– Брось. Она просто мать любила очень, от этого и говорит гадости.

– Не думаю. Похоже это на Президента… он таков и есть, дядя Егор – скрытный человек, тихий, опасный. Мне кажется, для него нет ничего святого. Вот он и пальцем не пошевелил, когда его жена умирала.

Детишки – они ведь лучше чувствуют других людей. Мы, взрослые, готовы ошибаться, любим или даже хотим. А дети смотрят на других людей без этих своих проекций. Так что прощёлкали вас, друзья.

Наш диалог продолжался:

– Сильные люди разве могут обижать кого угодно? В этом их сила?

– Сильные люди любят давить на других людей, такая уж у них натура. А, как мы с тобой знаем, в любом крайнем проявлении сильные стороны превращаются в слабые, – расфилософствовался я.

– Я тебе скажу, тем более, что