Причуды старика - Флойд Делл

пацифизме и о радикализме. И сама м-с Пэдж отправилась однажды вместе с экскурсантами. Вышли они рано вечером и, пройдя три с половиной мили, сделали привал в лагере Сан-Суси. Поужинали при луне салом, сосисками, бобами и кофе; ужин готовили на большом очаге во дворе. Затем все расположились на ночлег в стеклянной галерее дома; изредка их будил какой-то стук: не то падали с деревьев на крышу сбитые ветром орехи, не то пробегали белки.

Энн Элизабет не осталась на ночь в лагере; вместе с высоким молодым русским она после ужина поднялась на вершину горы. Русский служил шофером у одного молодого миллионера, владельца копей в Колорадо. Революционером он стал, наслушавшись разговоров, какие вел его хозяин со своими друзьями. Он поддерживал связь со своим братом, который жил в Петрограде и был свидетелем Февральской революции. Теперь брат предсказывал вторую революцию; она была нужна для того, чтобы довести дело до конца и передать власть рабочим советам. Он говорил о тех двоих, которые будут вождями новой революции, и Энн Элизабет казалось, что в ее руках ключ к будущей истории, когда русский назвал их имена — Ленин и Троцкий. Она и молодой русский уединились для того, чтобы поговорить о России… И м-с Пэдж улыбнулась, убежденная, что очень многие отказались бы этому верить! Но она сама видела, как спокойно и просто ушли вместе Энн Элизабет и молодой русский…

Иные были нравы, когда м-с Пэдж была молоденькой девушкой. Сейчас она находила, что перемена произошла к лучшему. Но и представление о морали тоже изменилось, и этой переменой она была менее довольна. Исчезло ханжество, над старыми догматами морали молодежь посмеивалась, и против этого м-с Пэдж не протестовала. Но теперь в моду начали входить новые догматы, и м-с Пэдж знала, что молодежь считает ее безнадежно старомодной, так как она под этими догматами не подписывается. Пожалуй, молодые люди расценивали отношение Энн Элизабет к мужчинам, как проявление «неврастении». Но м-с Пэдж нельзя было сбить с толку претенциозной научной терминологией; это был лишь вариант фразы, которую она слышала в дни своей молодости, когда в сущности неохотно поддерживала знакомство с людьми, стремившимися не отставать от века. В ту пору некоторых молодых замужних женщин называли «дамочками, с которыми не разгуляешься». Теперь приблизительно с той же точки зрения расценивали девушек, которые не оказывали должного снисхождения мужчине, как таковому, и иногда хотели забыть о том что сами они — женщины. Если «неврастеничкой» считать ту женщину, которая предпочитает с представителями другого пола обсуждать вопросы политические и социологические, то Энн Элизабет несомненно страдала острой формой неврастении. «Но, — с улыбкой размышляла м-с Пэдж, — Энн Элизабет всегда умела настоять на своем!»

Сама м-с Пэдж отнюдь не была ханжой, никаких условностей она не признавала. Но была у нее одна слабость: дело в том, что ей импонировало одно качество, свойственное Энн Элизабет. Пожалуй, можно назвать его хладнокровием или, вернее, духовной уравновешенностью. Обычно девушки не могли устоять перед мужчинами — влюблялись, шли на все, делались беспомощными жертвами своих собственных романтических и эротических мечтаний. Не такой была Энн Элизабет. Уж она-то не потеряла бы рассудка из-за какого-то недостойного мужчины! Не стала бы жертвой безумного увлечения. Нет, рассудок останется при ней, она будет знать, что делает, сохранит свою зоркость и рассудительность. Да, Энн Элизабет была благоразумна, но очень многим благоразумие ее казалось опрометчивостью.

До сих пор м-с Пэдж не задумывалась над тем, как проявит себя «хладнокровная и рассудительная» Энн Элизабет, когда встанет перед ней проблема любви. С разрешением этого вопроса можно было не спешить… Но сегодня она с любопытством присматривалась к Энн Элизабет и ее спутнику, когда они собирались на прогулку, и заметила, что на этот раз девушка как будто утратила свою обычную сдержанность и, пожалуй, высокомерие, которое всегда проскальзывало сквозь дружелюбное ее отношение. В манерах Энн Элизабет было что-то похожее на робость, совершенно ей несвойственную. А убежденный противник войны смотрел на нее с обожанием; мужчины всегда увлекались Энн Элизабет, но она умела их охладить презрительным смехом. Однако сегодня она не смеялась, и у молодого человека вил был гордый и торжествующий… Да, приятельнице Энн Элизабет было над чем задуматься…

4

Энн Элизабет молчала, когда Брюс Хауторн и Сэнфорд Пейтон рассуждали о войне. На этот разговор Брюс смотрел, как на последнюю проверку своих убеждений. Сэнфорд был социалистом; он пользовался всемирной известностью благодаря своим темпераментным выступлениям в печати, направленным против капитализма. Между прочим, он всегда утверждал, что капиталистическая система неизбежно ведет к войне. Но теперь, когда предсказание его сбылось и война разразилась, он увидел в этом отнюдь не подтверждение своих взглядов на необходимость бороться с капитализмом. Для него война ставила только одну задачу: сломить германский милитаризм. И Брюс хотел услышать его объяснения.

Так как Сэнфорд Пейтон был одним из лидеров того движения, к которому он сам только что примкнул, то Брюс смиренно задавал вопросы и возражал очень почтительно.

— Я думаю, товарищ, — сказал Сэнфорд Пейтон убежденному противнику войны, — разница между вашим отношением к войне и моим проистекает из того, что я жил в Германии, знаю литературу и язык, а также идеалы и убеждения лиц, власть имущих. Много лет я изучал систему американского капитализма, познакомился с организацией трестов мясного, стального, угольного и т. д. и ясно вижу все наши дефекты. И тем не менее я говорю: разница между правящим классом Германии и правящим классом Америки так же велика, как и разница между семнадцатым веком и двадцатым! Вы и большинство радикалов, — продолжал он, — не понимаете, что представляет собой правящий класс Пруссии! Когда люди говорят о крупнейших научных достижениях Пруссии, они не подозревают, что в этом-то и заключается опасность. Пруссия — зверь, наделенный мозгом инженера! И, повторяю, мы должны этого зверя уничтожить, или он уничтожит демократию двадцатого века. Вы думаете, что силой не следует разрешать спор между самодержавием и демократией. Но вы забываете, что у нас, в Америке, проблема борьбы демократии с рабством была разрешена силой. Не будь у нас гражданской войны, я был бы сегодня рабовладельцем. Если Германия выиграет эту войну, мы, американцы, должны будем лет на двадцать или тридцать забыть о социализме и готовиться к последней защите демократических принципов. Эти войны нужно вести до тех пор, пока правящий класс Германии и Австрии не будет раздавлен, а система государственности не перестроится на демократических началах. Быть может, пацифисты этого не учитывают, но в настоящее время всякие разговоры