Год без тебя - Нина де Пасс

Она слишком особенная, слишком важная часть моей жизни, чтобы просто взять и превратиться в воспоминание. Если я не буду горевать по ней, если перестану испытывать вину за то, что причинила ей, я переживу ее смерть. И я не могу этого принять. Просто не могу.

Я чувствую, как разваливаюсь, как рассыпаюсь на мелкие кусочки, которые уже не склеить. Гектор обнимает меня, и я бьюсь в его руках, сражаюсь с ним, не желая, чтобы он ко мне прикасался. Я в бешенстве; я в агонии. И мне больно, как никогда прежде, – эта боль ослепляющая, ни с чем не сравнимая, непреодолимая.

Прекратив сопротивляться ему, я разражаюсь плачем. Все вокруг темнеет, и я ощущаю полное опустошение.

Эта печаль ничего не облегчает. Вообще ничего.

39

Слезы все не заканчиваются.

Я пла́чу за все те месяцы, на протяжении которых плакать не могла.

Я пла́чу, потому что не успела столько всего сказать.

Я пла́чу из-за пропасти, которая осталась у меня в душе вместо Джи.

Я пла́чу, пока окончательно не теряю чувство времени.

Я пла́чу, пока все окончательно не расплывается перед глазами.

Пока меня не начинает тошнить.

Пока я не начинаю задыхаться.

Пока не теряю сознание.

40

Я просыпаюсь от звука голосов. С минуту пытаюсь понять, где я. Это не наша спальня – я обнаруживаю, что лежу в обычной кровати (а не на чердаке), одной из множества таких же, что тянутся в ряд, отделенные друг от друга бело-зелеными шторами в полоску, которые расцветкой напоминают маркизы над окнами главного здания. Я смутно помню, как мне помогли сюда добраться, как кто-то переодел меня в пижаму, прежде чем я опять провалилась в никуда.

Руку – правую, со шрамом – что-то придавливает, и, опустив взгляд, я вижу, что на ней лежат – лицо скрыто копной рыжих волос.

– Где я? – Голос звучит хрипло – горло затекло от долгого сна и саднит от долгого плача. Давно такого не было.

Рэн резко садится, ее лицо озаряется румянцем облегчения.

– Ты в Меде, – говорит она.

Я прокашливаюсь и озадаченно моргаю.

– В чем?

– Эм-м, это специальная палата, где распоряжается сестра – школьная медсестра, я имею в виду, – объясняет Рэн. – Сюда кладут, если заболеешь. Но ты не больна, конечно, – поправляется она. – Просто, ну, ты отключилась, Кара.

Я смотрю на свои руки, лежащие поверх одеяла. Бесцветные, без ран.

– И давно я в отключке?

Отвечает мне другой голос.

– Почти двадцать четыре часа, – натянутым голосом говорит Фред. Я перевожу взгляд в ту сторону – он стоит у стены напротив. Он не один: рядом Гектор.

– Я весь день проспала? – Я прижимаю ладони к щекам. Они горят, в глаза будто песка насыпали, несмотря на долгий сон. Я смутно помню, что просыпалась несколько раз за ночь, вертелась и крутилась, но так толком и не проснулась. Внутри проклевывается стыд, но я изо всех сил гоню его прочь. – По шкале от одного до десяти, насколько опухшей я выгляжу?

Я жду грубости от Гектора – жду, что он продолжит свою игру, но вместо этого получаю серьезный и искренний ответ:

– Ты выглядишь абсолютно нормально, Кара.

Неправда. Мне стоило бы переживать о том, что я закатила перед ним катастрофическую истерику. Я обращаюсь к нему:

– Мне очень жаль… Я не знала, что так произойдет. Я…

– Тебе не за что извиняться, – перебивает Гектор, не глядя мне в глаза.

В его голосе звучит нечто, чему я не могу найти определения, – что-то вроде злости. В голове мелькает вопрос – как мы с ним тут сошлись, оба необратимо искореженные горем, и все-таки в совершенно разном состоянии. Как ему, потерявшему брата, удается так хорошо держаться? Как ему удается жить, избегая тени погибшего брата? С другой стороны, возможно, я вижу лишь то, что хочу видеть. Невозможно понять, насколько изменила Гектора эта смерть, потому что я его не знала, когда его брат еще был жив. Равно как и он знает меня только ту, какой я стала после смерти Джи. И я, живая и здоровая, узнала о потере Гектора только спустя пять недель знакомства с ним. Что это говорит обо мне? Что я до того зациклена на себе, что везде и от всех отгораживаюсь своей травмой, тогда как он сумел справиться со своей? Или его потеря, как и моя, напоминает о себе почти все время, но он просто лучше умеет это скрывать?

Открывается дверь, и заходит миссис Кинг.

– О, прекрасно! Ты проснулась, Кара. – Она окидывает взглядом моих посетителей. – И вы трое все еще здесь? Завтрак вот-вот начнется. Идите, займитесь своими делами. Навестите Кару попозже. – Ни один из них не двигается с места. Она резко хлопает в ладоши – эхо этого звука разносится по комнате. – Марш!

Словно разбуженные ото сна, все трое начинают шевелиться. В дверях Гектор оборачивается, и мы встречаемся взглядами. Он смотрит странно и несфокусированно, будто не видит меня.

После их ухода миссис Кинг подходит к соседней кровати и садится на нее. Я сажусь повыше, опираясь на подушки. На это у меня уходит немало сил; такое чувство, будто я не спала неделями, хотя только что очнулась от многочасового сна.

– Они готовы были здесь всю ночь просидеть, знаешь ли, – говорит миссис Кинг.

– Даже Фред?

Она понимающе улыбается:

– Даже Фред. Сестра Хелен не разрешила. В итоге они всю ночь просидели в общей комнате – так мне сказала мадам Джеймс. В пять утра она прекратила попытки загнать их в кровати. Они возвращались обратно каждый раз. Хотели быть здесь, когда ты проснешься. Думаю, больше всего они хотели, чтобы ты знала: тебе нечего стыдиться.

– Простите… – начинаю я.

Она изображает, что застегивает рот.

– Горе нельзя игнорировать, Кара. Ты слишком долго держала его в себе. То, что произошло вчера… произошло бы рано или поздно в любом случае.

Слеза тихо сбегает по моей щеке; я гадаю, всегда ли теперь так будет. Разрешив себе выплакаться, я, видимо, открыла шлюз.

– Как ты себя чувствуешь?

Я пытаюсь подыскать слова, но ни одно не приходит мне в голову.

– Гектор рассказал мне, что натворил, – говорит миссис Кинг и дотрагивается до моего плеча. – Что устроил в лифте. Если тебя это утешит, он заверил меня, что ему ужасно стыдно, но я все равно хочу, чтобы ты знала: он будет наказан как следует. Я назначила его на дежурство до конца учебного года.

– На дежурство?

– Ну,