Пропавшие наши сердца - Селеста Инг

Все хорошо, шепчет она, не бойся.

Я и не боюсь, заверяет он. Я так и думал, что все обойдется.

Маргарет, улыбнувшись дрожащими губами, обнимает его напоследок и выпрямляется.

Скорей домой, торопит она.

В Бруклин они возвращаются на метро, в разных концах вагона, чтобы никто не заподозрил, что они вместе. Маргарет наблюдает за ним издали: маленький, чернявый, болтает ногой, расковыривает дыры в обивке, заклеенные скотчем. Глаз его не видно за темными очками, но Маргарет, стоя в углу вагона и облокотившись на поручни, замечает, как он поглядывает на нее украдкой и всякий раз расслабляется, вздыхает облегченно. Все эти три года, думает она, отразились в одном мгновении: ты где-то далеко, гадаешь, что он сейчас видит, надеешься, что мысли о тебе для него утешительны. Нет, поправляет она себя, не три последних года. В этом суть материнства.

Крышечки, дорога домой – все у нее отработано, как движения в танце, и обычно она это проделывает спокойно. Но на этот раз все по-другому. Сегодня ей не сидится на месте, на каждой остановке она вздрагивает, тревожно оглядывает пассажиров – кто дремлет, кто уставился в телефон. Глазами она вновь и вновь отыскивает мальчика в другом конце вагона – он успокоился, погрузился в мечты и лишь изредка, поймав ее взгляд, заговорщицки улыбается. Маргарет силится улыбнуться в ответ, но у нее не выходит. За окном пролетает встречный поезд, и размытые силуэты пассажиров напоминают ей полицейских в патрульной машине, и вновь ей чудится, как Чиж уткнулся ей в плечо, как она обнимает его, такого теплого, хрупкого, беззащитного даже в ее объятиях. Она клянет себя за то, что взяла его с собой. До сих пор ей мерещится мусорная вонь, кислая, удушливая. Вагон трясется, ходит ходуном, и стук колес, гул двигателя, качка сливаются в единственное короткое слово, что бьется в мозгу все настойчивей. Когда они добираются до дома, каждый сам по себе, и по одному заходят в калитку, слово уже рвется наружу, и едва закрываются за ними двери, оно вылетает, и Маргарет не в силах дышать:

Нет. Нет. Не могу.

Чиж оборачивается, смотрит на нее – Маргарет застыла спиной к двери, будто загораживает собой выход. В этот миг она кажется немолодой, измученной; в прихожей полумрак, одна-единственная голая лампочка, что светит в гостиной, серебрит ей лицо и волосы. Она точно обратилась в мрамор.

Не стоит так рисковать, продолжает она. Слышит свой голос – хриплый, грубый, надтреснутый.

А как же крышечки? – спрашивает Чиж. Те, что мы сегодня прятали? И те, которые ты прятала без меня?

Неважно, пусть лежат.

Нет, важно! Чиж мотает головой, словно не верит. Разве нет? Ты же не зря это затеяла, я знаю.

Неважно, повторяет Маргарет. Не думай об этом. Выкинь из головы.

Маргарет бросается к Чижу, обнимает, берет в ладони его лицо, потому что невыносимо вспоминать, как он был в опасности, представлять, что ему снова будет грозить опасность, тем более по ее вине. Много лет назад она и Итан дали друг другу слово, и она его сдержит, чего бы это ни стоило. Она на все готова, лишь бы уберечь сына.

Да только… Только Чиж в ее объятиях каменеет, потом высвобождается.

Но… – говорит он.

И хмурит брови.

Маргарет хорошо знакомо это выражение лица, потому что сама она хмурится так же – когда у собеседника слово расходится с делом. Точно так же хмурилась и ее мать, и бабушка, а теперь она видит то же самое на лице у сына. Нежданное наследство.

Чиж, начинает она, ты для меня – самое дорогое. Брошу я это дело. Не стану рисковать, вот и все.

Но ты же говорила, начинает Чиж, но тут же умолкает, и Маргарет слышит все его невысказанные вопросы. Но как же все те дети? Сэди и другие? И их родные? Разве не потому ты ушла?

Мы обязательно найдем способ им помочь, говорит Маргарет. Что-нибудь придумаем. Не знаю что, но более безопасное.

В голове роятся смутные, бестолковые планы.

Как-нибудь да выкрутимся, говорит она. Придумаем, как не разлучаться, где укрыться. Может быть, папа сможет жить с нами. Доми могла бы помочь. Вот было бы здорово – правда, Чиж?

Маргарет и сама чувствует, что заговаривается. Она хватает Чижа за руки, словно один из них тонет и надо удержаться на плаву. Так они и стоят друг к другу вплотную в тесном коридоре, где жарко и душно от их дыхания, так и говорят шепотом, а кажется, будто кричат. Ей хочется одного – не отпускать его.

Теперь это все неважно, шепчет она.

Но, даже не договорив, видит, как мрачнеет его лицо, в глазах тлеют угольки. «Ты же все понимаешь, как ты можешь отказаться?» – вопрошает его взгляд.

Значит, это все неважно, спрашивает Чиж, раз это не с нами?

И Маргарет чувствует: поздно его разубеждать, ведь он уже знает правду.

Чиж, начинает она, но видит в его лице жестокое разочарование, и все, что она хотела сказать, рассыпается, точно песок.

Ты обманщица, говорит Чиж.

И, поколебавшись, все-таки продолжает: ты ужасная мать.

Маргарет вздрагивает, отшатывается и Чиж – как от пощечины. Лицо его, словно зеркало, отражает ее лицо: ноздри подрагивают и раздуваются, глаза красные, воспаленные. Чиж вдруг отталкивает ее и пускается бегом вверх по лестнице, но Маргарет не бежит следом. Она выжата и опустошена, словно ее весь день выворачивало наизнанку.

В темноте Чиж забывается беспокойным сном.

Сны он видит путаные, сумбурные. Сломанные ржавые машины, бесформенные груды запчастей. Пузырьки чернил трескаются у него в руках, и по ладоням разливается водянистая синева. Ему велят подпереть плечом здание, и если он отойдет, оно рухнет. Он поймал змею, посадил в наволочку, и она извивается внутри, а выпустить негде. В последнем сне, за секунду до пробуждения, он стоит среди других детей, чувствует их тепло, дыхание, запах их кожи. Но ни один с ним не заговаривает, даже не смотрит в его сторону. Потянешься к ним, а они молча отходят, будто бесшумно расступаются волны. И смотрят они куда угодно, только не на него, – на свои перепачканные ладони, через плечо, в безоблачное небо.

Чиж в испуге просыпается, зарывается поглубже в спальник, натягивает его до подбородка. Теперь он вспомнил все: крышечки, патрульную машину, ссору. Все, что мама ему рассказала за