Сестры Шред - Бетси Лернер

За неделю до родов я прилетела во Флориду; Олли просила меня присутствовать при этом. Она была благодарна Аните за все, что та сделала, но в родильном зале хотела видеть меня. Я надеялась, что Олли выберет меня, но когда она позвала, что-то во мне воспротивилось. Сестрица проигнорила мой выпускной, мое окончание университета, пропустила мою свадьбу – да и развод, если уж на то пошло. Мне не нравилось, что папа считал ее залет даром божьим. Она всего лишь позанималась сексом с каким-то парнем. Может быть, даже с незнакомым, в поезде или в самолете. Я уже хотела отказаться от поездки. Я была в таком смятении, что позвонила Полу в перерыве между нашими обычными сеансами, чего раньше никогда не делала.

Пол спросил, что удерживает меня от этого.

– Инстинкт самосохранения! И… я ничего не понимаю в родах!

Выслушав меня, молчун Пол, крайне редко дававший советы, велел как можно скорее брать билет на самолет.

– Почему это?

– Ты пожалеешь, если не полетишь.

– Вот мы и дома! – Анита и Олли вошли в дом с пакетами, полными товаров для новорожденных. Я прилетела так рано, что они меня еще не ждали. Олли глядела на меня, стоя в дверях: футболка с надписью «Сочный мир» на огромном животе, тридцать восьмая неделя беременности во всей красе.

– Молчи, сама знаю.

– Что? – растерялась я.

– Я гиппопотам.

Когда Аниты не было рядом, мы с Олли сплетничали о ней. Анита вгоняет отца в инфантильность, красит волосы в слишком темный цвет, и что это за имя такое – Нони?

– Ты знаешь, что она потеряла ребенка? – вдруг задала вопрос Олли.

Как-то раз, отвозя ее домой с курсов, Анита рассказала, что уже была замужем. Она держала это в секрете от нашего отца. Анита забеременела, когда училась в колледже, и ее родители заставили молодого человека жениться на ней. Ребенок родился мертвым, а ее муж, с которым она прожила шесть месяцев, перестал ночевать дома. Анита думала, что он ушел к другой женщине, но потом выяснилось, что он вернулся к маме. Анита впала в депрессию – как она выразилась, «послеродовую депрессию без ребенка». Брак был расторгнут. Она восстановилась, получила диплом дизайнера в Университете Цинциннати и, работая у местного архитектора, случайно познакомилась с нашим отцом на дизайнерской выставке в Бостоне.

* * *

Олли не находила себе места. То ли у нее отошли воды, то ли она описалась, кто знает. Мы смотрели кино у нее дома, как вдруг она начала ходить кругами и повторять:

– Я не смогу. Я не смогу. Я не смогу…

Когда мы приехали в больницу, у нее уже было раскрытие девять сантиметров, слишком поздно для эпидуральной анестезии. Олли попросила сделать кесарево сечение.

– Ты готова родить, любовь моя, – весело ответил врач, потом повернулся ко мне: – А ты готова?

Когда тело Олли содрогнулось от очередной схватки, она вскрикнула.

– Я не смогу этого сделать. Я не смогу.

До этого Олли уже попросила меня быть опекуном ребенка, если с ней что-нибудь случится. Она знала, что эту роль охотно выполнила бы Анита, но считала, что это лучше поручить мне. А еще она хотела, чтобы у ребенка были мозги, как у меня. Она даже попросила прощения за то, что взяла мои деньги и уехала из Нью-Йорка, не попрощавшись.

– Деньги меня не волнуют, – только и смогла я ответить. Не случайно Олли в детстве дразнила меня «тормозом». Теперь она уверяла, что мать из нее не получится, что материнский инстинкт у нее напрочь отсутствует. Она боялась, что, если ребенок заплачет посреди ночи, она этого не услышит, или забудет его в универмаге, или закроет в машине жарким августовским днем. Она не доверяла себе.

А с чего бы ей доверять себе? Я понятия не имела, что ей сказать. Она шла по жизни, оставляя за собой след боли, и все из-за своего беспокойного, лихорадочного, грозного ума. Жить свободной или как? – Жить, как все мы, жить, как я? Перед Олли, казалось, открываются безграничные возможности: гряда сверкающих облаков на фоне идеально голубого неба, вдали трепещет туго натянутая лента. Всякий раз, когда Олли пересекала финишную черту, папа говорил: «Твоя сестра – победительница!»

Показалась макушка ребенка, и врач скомандовал:

– Ну же, тужься!

Олли закрыла глаза, ее тело превратилось в сплошной мускул, на шее напряглись сухожилия. Моя сестра – спортсменка. Мягкий гравий под ногами, восторженные крики толпы с трибун. Она схватила меня за руку и напряглась снова. Я знала, что должна подбодрить ее, сказать: «У тебя отлично получается» и «Давай, еще чуть-чуть», но меня опять заклинило. Врач приказал Олли еще разок поднатужиться. Изнемогая от боли и напряжения, она откинулась на подушки и заплакала.

– Я не могу. Я не могу этого сделать.

Я наклонилась и прошептала ей на ухо:

– Червячок, червячок.

– Давай! – крикнул доктор. – Тужься, Оливия!

Олли сжала мою руку так сильно, что через день там вышли синяки. Ребенок появился на свет.

– Ты сделала это, – произнесла я, и Олли открыла глаза.

19

Смотритель вручил мне карту, помеченную крестиками; такую рисуют карандашами дети, когда играют в поиски сокровищ. Он предложил довезти меня до могилы Джоша на тележке вместе с грудой лопат и мотыг, и мне на миг представилось, что он может меня убить и закопать тут же. Я сказала: спасибо, не надо, я сама найду дорогу. Он ответил: пожалуйста, у нас свободная страна.

Прошло больше месяца с тех пор, как Олли родила и вернулась к Ханту в Лос-Анджелес. Не знаю, почему мне захотелось сходить на могилу к Джошу. Просто появилось чувство, что я должна это сделать. Пока я ходила туда-сюда среди надгробий, надеясь, что земля раскроет свои тайны, начал накрапывать дождь, поднялся ветер. Мне хотелось, чтобы Джош материализовался и мы спрятались в одном из гранитных мавзолеев. Наконец я нашла его надгробие, и у меня сдавило горло, по щекам потекли слезы. Во мне вновь вспыхнул гнев, который я испытала, когда Джош умер от передозировки, и я чуть было не пнула надгробие. Мне вспомнился мальчик из моего класса, умерший от лейкемии. У него не было права голоса в этом вопросе. Он никогда не поступит в колледж, не влюбится, не поцелует круглую головку своего ребенка. Я жалела, что отвезла Джоша в этот чертов реабилитационный центр. Наверное,