Детство: биография места - Харри Юджин Крюс

не имела к этому никакого отношения. Я слился с голосом и образом мыслей обезумевшего от Бога евангелиста, ростом шесть с половиной футов в ковбойских сапогах, радующегося гневу, который обрушивался на мою грязную жизнь, с такими огромными руками, что, когда он позже в ту же ночь погрузил меня в воду, его пальцы обхватили мою голову, словно она была не больше апельсина.

Когда подобный человек говорил тебе, что Бог, клянусь Богом, скоро придет, возможно даже этой самой ночью, чтобы коснуться тебя Своей Любовью, если ты не вернешься в дом Иисуса прямо сейчас! ты не спорил, не сопротивлялся и даже не думал ни о чем подобном. Ты просто обсирался в штаны, вставал и, шатаясь, брел по проходу к алтарю, ослепленный слезами и ужасом.

Но я всегда знал, что когда-нибудь мне придется взаимодействовать с Богом. Всю свою жизнь я наблюдал, как люди исполняли волю Его: теряли сознание, кричали, плакали и катались по полу. Пришла моя очередь и я выжил. Осталось только это, и я выскользнул в ночь. Я не помню, о чем я думал и думал ли вообще. Но пока Бонхед следил за старшей сестрой маленькой девочки, которую мать послала ее искать, я в бреду, переполненный Богом и яростью, отвел эту девочку на темное заднее крыльцо церкви. Я не понял, когда все закончилось, дала она мне это или нет. Но мы с Бонхедом почти сошлись в уверенности, что это случилось. Она плакала, ведь я не только порвал ее хлопковые панталоны, но и выбросил их за забор, и она не знала, что сказать маме.

Я испытал огромное облегчение, оказавшись в один и тот же час на правильной стороне — Бога и маленьких девочек. Той ночью я вернулся на ферму и заснул сном человека, примирившегося с миром. Он прекрасно относился ко мне весь год, пока репа и капуста зеленели зимой и умирали по весне, пока цыплята подрастали и цапались во дворе с петухом, и пока Пит становился на еще один год седее, на еще один год медленнее.

Однако с самого начала я хотел рассказать кому-нибудь о девочке и Боге, кому-нибудь взрослому. Я не знаю, почему мне хотелось поделиться этим именно со взрослым — возможно, я желал получить подтверждение, что все сделал правильно. Какой бы ни была причина, с течением недель и месяцев желание высказаться обострялось все сильнее. Былая уверенность в собственной правоте медленно сходила на нет. Я перестал нормально спать. Я все чаще просыпался во дворе или в поле после приступа лунатизма.

И вдруг у меня появился шанс. Мистер Уиллис собирался отвезти кукурузу в город, чтобы перемолоть на мельнице. Поездка должна была занять время от рассвета до темноты, и мне разрешили поехать с ним. Мы загрузили кукурузу, запрягли Пита и, еще по глухой темени, выехали на дорогу в Алму.

Едва дом скрылся из виду, как я поведал мистеру Уиллису всю историю о Боге и девочке. Рассказ шел медленно и мучительно. Но начать его оказалось просто. Бремя сделалось слишком тяжелым, чтобы хранить его в себе. Я уже начал думать, что та девочка отвернула меня от Бога. Тебе не получить это от Него, так что беги к Его заднему крыльцу и получи это от девочки. Если бы только я действительно получил это от кого-то из них. Я уже не был так уверен.

Мистер Уиллис сидел на скамье с перекладиной в глубине повозки и смотрел прямо перед собой, пока я рассказывал о произошедшем. Когда я наконец закончил, солнце показалось над стеной черных сосен.

Он вздохнул и сказал как ни в чем не бывало:

— Бог и девушки — они как фермер. Никогда не угомонятся. Вытащишь ченить из земли, и пора засаживать снова. Потом поймешь, шо еще не закончил работу, и не нужно спешить или беспокоиться.

Он пустил длинную струю табачного сока на тропинку.

— Растет трава или не растет, разумному человеку нечего переживать. Трава будет расти.

Я не знал, что ему ответить и поэтому сказал:

— Так много времени прошло, а мы еще не приехали.

Он посмотрел на дряхлую костлявую холку Пита и сказал:

— О, всегда нужно много времени, шоб приехать туда, куда стремишься.

В июле 1956 года я стоял на краю табачного поля вместе с четырьмя моими кузенами и ждал, когда из сарая вытащат дровни. За месяц до этого я уволился из морской пехоты, прослужив в ней три года. Я вернулся в округ Бейкон, чтобы навестить родственников. Я не планировал возвращаться жить в Джорджию, хотя иногда и размышлял об этом на полном серьезе. До сих пор, двадцать два года спустя, я так ни разу туда и не вернулся. Но в тот душный июльский день на табачном поле мне казалось, будто я никуда и не уезжал. Как здорово снова оказаться дома.

Мы работали до обеда, собирая табак, чтобы его можно было отвезти на дровнях в сарай, где листья нанизывали на палки и оставляли сушиться. Мои двоюродные братья примерно моего возраста, мальчики, с которыми я вырос, они были мне как родные. В тот день мы хорошо провели время за работой, пусть было тяжело, пыльно и жарко. В особенности жарко. К полудню я полностью прочувствовал солнце, всей своей тяжестью оно легло мне на плечи.

Дровни, которые мы ждали, вытянули в поле. Настало время вновь склониться к стеблям табака, ходить между рядами, куда никогда не проникал и малейший ветерок. Мои двоюродные братья весь день шутили, что меня поймает медведь, имея в виду, что я, вероятно, рухну от изнеможения и жары, прежде чем мы закончим работу. Они оказались ближе к истине, чем сами думали. Три года в морской пехоте не подготовили меня к летнему дню на табачном участке посреди Джорджии.

 Глядя на меня, Эдвард сказал:

— Малой, кажись, я вижу медведя там, за деревом.

— Кажись, он пришел за тобой, — сказал его брат Роджер, улыбаясь.

Младший кузен, Джонс, посмотрел на граничивший с полем лес.

— Похоже, он собрался явиться сюда по твою душу.

Для меня все это уже не выглядело настолько смешно, потому что я не знал, смогу ли пережить остаток дня. Я взглянул на небо и сказал:

— Чертово солнце.

Сказав это, я понял, что натворил. Четверо парней вздрогнули. Когда они повернулись ко мне, их шутки и смех прекратились.

— Стой, — сказал я, — я… я не...

Но