Развилки - Владимир Александрович Дараган

неподвижно, луна освещала их морды, покрытые инеем. Впереди самый крупный. Пасть приоткрыта, я увидел клыки, желтые глаза. Нехорошие глаза, злые, как будто он пришел мстить за погибшего товарища. Остальные волки стояли сзади, не сводя с нас глаз, в ожидании команды вожака, готовые к прыжку, чтобы вцепиться в горло, рвать плоть, захлебываясь от потока крови.

— А ну пошли отсюда!

Старик махнул рукой, сделал шаг вперед. Волки не шелохнулись. Только вожак шире открыл пасть, еще больше оскалил зубы. Я огляделся в поисках какого-нибудь орудия. Забор далеко, выломать штакетину не успею. Колодец? Я подошел, снял ведро с цепи, поднял и с силой ударил им о сруб колодца. Металлический звук прозвучал как выстрел. Вожак закрыл пасть и оглянулся на других волков. Те стояли неподвижно, как будто ожидали команду. Я ударил еще раз, подвинул старика и с поднятым ведром пошел на волков. Те попятились. Вожак посмотрел в сторону, снова на нас и не спеша пошел к траншее, ведущей к озеру.

— Вот так-то! — старик не то похвалил меня, не то просто констатировал свершившийся факт.

Мы вошли в дом. Старуха лежала на диване, прикрыв лицо рукой. Увидев нас, она попыталась улыбнуться, но улыбка получилась жалкой, вымученной.

— Лекарство принесли, — сказал старик. — Щас мы тебя вылечим.

Я вытряс таблетку, протянул старухе.

— Надо под язык, — сказал я. — Воды не нужно, просто положите и сосите.

Старуха попыталась протянуть руку, охнула, рука опустилась на лицо, по щеке потекли слезы. Я положил таблетку ей в рот, посмотрел на старика. Он стоял рядом, руки подрагивали, казалось, что ноги его еле держат.

— Сядьте, — я постарался придать голосу твердость и уверенность. — Скоро ей станет лучше. Но нужен врач. А еще лучше — переправить ее в больницу.

Старик сидел на стуле с отрешенным видом. Ничего не сказал, посмотрел на старуху, перевел взгляд на меня. В глазах вопрос: а как? Как, как… надо идти в город. Идти сейчас. Через ночное озеро. На городские огни. По колено в снегу. Где больница я знал, отводил туда бабу Машу. А как иначе? Никак иначе. Справлюсь? Надо справиться. Ну, приду, а что дальше? Машина сюда не доедет. Вертолет? Нет у них вертолета. Искать МЧС? А есть у них вертолет?

— Надо идти в город, — сказал я.

Старик сверлил меня взглядом. Молча. Долго так смотрел, потом медленно сказал:

— Я не дойду.

— Есть теплые штаны? — спросил я. Свои я забыл надеть.

Почему спросил? Ведь я еще ничего не решил. Слова как-то сами вырвались. Кто-то внутри принимал решение помимо моей воли.

— Найду, — старик с трудом поднялся, пошел в соседнюю комнату.

— Вот, — сказал он, передавая мне новенькие ватные штаны. — Фонарь еще возьми. Американский, аккумулятор заряжен. Он кого хочешь ослепит.

Фонарь был тяжелый, видно, что мощный. Я включил, яркий луч ударил в стену, комната осветилась, обнажив ее убогость, старость и грязь.

— Вот тут покрути, — сказал старик. — Можно лучом, а можно широко освещать.

Я покрутил линзу. Вместо луча появился сноп света, старик прикрыл глаза ладонью.

— Выключи, этим светом убить можно, — сказал он. — На волков посветишь, они сразу ослепнут.

Старик постоял, подумал, снова пошел в соседнюю комнату, принес толстые рукавицы.

— Возьми, пригодятся. А ты правда в город пойдешь?

Я кивнул, стал одеваться. Старик протянул мне платок.

— Завернись, а то твоя шапочка в такой мороз… Я с тобой выйду, волков шугану.

Мы стояли на крыльце. Старик держал в руках двустволку. Было тихо, серый в лунном свете снег, темные сосны на опушке леса, в небе холодные звезды.

— Щас, я их пугану, — старик поднял ружье и выстрелил. Надо ли это было делать? Кто знает. Я вспомнил слова Костомоева — пусть решение неверное, но, возможно, иначе было бы еще хуже. Я включил фонарь, тонкий луч забегал по стволам сосен. Казалось, что на стволах вспыхивали зеленые и желтые огни. Что-то промелькнуло в голове, но мысли сразу переключились на предстоящий путь. Километр до озера по траншее, куда ушли волки. Потом четыре или пять часов по колено в снегу. Хотя есть след от снегохода, на котором уехал парнишка, но черт его знает, какие кренделя он выписывал, вряд ли он ехал по прямой. Да и в город ли он ехал?

— Ружье возьмешь? — спросил старик. — Тяжелое, но с ним спокойнее.

— Давай, — сказал я. — Кто знает, что там впереди.

В детстве, начитавшись книг о героических полярниках, я любил зимой прийти в парк Лосиный остров и шагать там по снежной целине, продираться через сугробы, представляя, что мои спутники погибли, я остался один, но мне надо обязательно дойти до полюса, поставить там флаг, сфотографировать его и вернуться домой усталым, но гордым героем. Мама бы охала, поила горячим чаем с малиновым вареньем, а отец бы хлопнул меня по плечу и сказал, что он бы так не смог. Замерзший, с мокрыми ногами я возвращался из парка домой, мама ругала меня, говорила, что я теперь точно заболею, а отец ворчал, что меня нельзя больше отпускать из дома одного. Сейчас, когда я шел по нашей траншее, жмурился от яркого света фонаря, оглядывался назад, чтобы убедиться, что нет преследования, холодел от страха, оказаться среди волчьей стаи или лицом к чему-то непонятному, что могло появиться из черного леса. Мои детские мечты превратились почти в реальность. Впереди, правда, был не полюс, а снежная равнина замерзшего озера, вокруг ночная темнота, а я несу с собой немного света, вижу только то, что освещает фонарь, а за пределами светового конуса неведанное, опасное, притаившееся в темноте, готовое внезапно проявиться, наброситься, искалечить и убить.

— Черт! — пройдя метров двести, я остановился. — Патроны!

В стволе остался один патрон. Вернуться? Я оглянулся. Дома деревни скрылись, я стоял в траншее глубиной около метра и смотрел на свои следы поверх волчьих. Как же не хотелось возвращаться! Еще немного и траншея станет не такой глубокой, идти будет легче и не так страшно. Пойду быстрее, выйду к озеру, а там уже легче. Вряд ли волки выйдут на лед. И огни города будут видны. Надо быстрее уйти подальше от леса, тогда страх пройдет. Впереди кусты и камни — там будет спокойнее. Фонарь мощный, будет видно далеко. Я постоял и пошел дальше. Сердце стучало, это все, что я слышал. Шапка и платок гасили остальные звуки. Казалось, что я такой маленький, сижу у кого-то в голове, поглядываю вокруг, а этот кто-то шагает, не слушая меня, идет и идет. Я прибавил шаг, стало тепло, даже жарко. Усталости не чувствовалось. Шаг, еще шаг, вот траншея стала мельче, уже по колено. А вот волчьи следы пошли в сторону, на опушку леса, который остался позади. Фонарь осветил кусты, снежный холм, траншея свернула вправо, еще немного, вот камни, а за ними серая равнина, над ней чернота, звезды, луна, к которой подкралось темное облачко. Все! Дальше уже понятно и совсем не страшно. Вон огни города. Еле видны, но для ориентира сгодятся. Теперь прямо, снег не такой глубокий, можно идти спокойно.

Глава 29. Через озеро

Я начал петь. Когда поешь, то не страшно и не чувствуешь усталости. Можно, конечно, думать о чем-то приятном — это тоже помогает, но только не среди ночи. Мысли среди ночи только простые — быстрее бы все это закончилось.

Я спел про красную кавалерию, о которой ведут рассказ былинники, о пони, который бегает по кругу, о том, как тяжелым басом гудит фугам и о солдате, который всегда здоров и на все готов. На этом мой репертуар закончился. В других песнях я знал только по две строчки, пытался дополнить их мычанием, но это не вдохновляло. Тогда я попытался представить, как я романтично можно описать эту ночную прогулку. Получалось что-то вроде «он оставлял