Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Кому поверила, – не отдал, значит, и нет.

– Послушайте, милая, – молвила поспешно потербургская барыня, – я не допускаю, чтобы вы вышли нищая из этого дома. Если бы покойный папа знал о таком вашем положении и не умер бы так внезапно, он, вы понимаете, обеспечил бы вас непременно… и я, в его имя и воспоминание, прошу вас принять за ваши заботы о нем… полторы тысячи рублей. Они вам на черный день пригодятся…

Анфиса вскинула на нее опять свои синие, увлажненные тлаза и еще раз поклонилась ей в пояс:

– Спасибо вам, барыня, за милости ваши… Только это напрасно будет…

– Как напрасно?

– Потому как не нужно мне этого. Поминать-то его в молитве и так каждоденно стану, на что тут деньги!

– Я вам их и не предлагаю в награду за молитвы ваши, – несколько обиженным тоном возразила Ранцова, – я прошу вас их принять от меня во имя его на случай нужды, как он бы их вам дал в таком случае.

Брови Анфисы судорожно вздрогнули.

– Коли б захотела я, сударыня, он не то чтоб… он… все бы мне отдал… A мне теперича награды не нужно!

И не дав той сообразить ответа:

– Мне, может, сударыня, – тихо, словно застыдясь вдруг, проговорила она, – самая она и есть награда настоящая, что как вошла я в дом этот нищая, так и ухожу из него теперь… Может, так от Господа и положено, чтобы мне за грехи мои нужду терпеть, так я это чувствовать должна…

Ольга Елпидифоровна пристально глянула ей в лицо.

«Этот Троженкин большой, должно быть, мерзавец», – сказалось в ее сообразительной голове, «а она раскольница какая-то, видно».

– Я, конечно, принудить вас не могу, Анфиса Дмитриевна, – сказала она вслух, – но прошу вас знать, что я положу на ваше имя в банк полторы тысячи рублей, и билеты на них вы можете получить от меня во всякое время, когда вам понадобится.

«Раскольница» безмолвно и недвижно выслушала эти слова.

Ранцова, не дождавшись ответа, замолкла в свою очередь.

Так прошло несколько минут.

– Позволите иттить? – спросила наконец Анфиса.

– Вы думаете уже отправляться… совсем? – молвила рассеянно Ольга Елпидифоровна, мысли которой за это время успели уж отлететь за тысячу верст.

– Так точно, собралась совсем, – подтвердила та.

– Для чего вы спешите? могли бы пожить здесь, пока не найдете места… A, впрочем, как хотите!.. Прощайте в таком случае!

– Счастливо вам оставаться, сударыня, дай вам Господь в жизни вашей благополучия и всякого споспешествования.

И Анфиса, подойдя, наклонилась к ее руке.

Ольга Елпидифоровна не допустила поцеловать ее и, обняв еще раз «раскольницу», поцеловалась с ней щека в щеку.

Ta отвесила низкий прощальный поклон, вздохнула и вышла из комнаты.

XIX

1-Alles opponirende Wirken geht auf das Negative hinaus, und das Negative ist Nichts. Es kommt nicht darauf an dass eingerissen, sondern dass Etwas autgebaut werde-1…

Göthe.

Ha Арбате, в доме Лукояновых, шло ликование. Троекуров был объявлен женихом Александры Павловны… Марья Яковлевна, когда он в назначенный им день приехал делать предложение, не дала ему и договорить его en forme2, вскочила с места и, всхлипывая, отверзла ему свои объятия. «Знаю, знаю, – говорила она, – любите ее давно и она вас, я согласна, – a до сих пор не могла, сами должны понимать, – Сашенька слишком молода была, да и согласитесь, Борис Васильевич, что при ваших привычках»… Она запнулась: «Муж мой покойный оставил дочери по завещанию, нарочно для нее куплены, триста душ, незаложенные»… Троекуров прервал ее: «Сделайте милость, Марья Яковлевна, оставимте это: то, что вы даете вашей дочери, до меня не касается». Она замахала большими руками, уже смеясь сквозь непросохшие еще слезы: «Знаю, знаю, мой батюшка, вы тысячи всегда за грош почитали, так вам что это!.. A теперь все-таки остепениться надо будет, жена, дети пойдут; советую вам»… На лице его невольно изобразилось неудовольствие. Заботливая маменька испугалась, перебила себя опять на полуслове и поспешно зашагала к двери соседней комнаты, где вся бледная от волнения «в ожидании своей судьбы», как выражалась маленькая Лизавета Ивановна, сидела Сашенька. Мать вывела ее оттуда за руку и, подведя к Троекурову, проговорила протяжно и для большей, по-видимому, торжественности несколько в нос:

– Борис Васильевич Троекуров, мой друг, просит твоей руки. Я на это согласна, – остальное теперь зависит уже от тебя.

Бледная Сашенька от этих слов мгновенно заалела как маков цвет и молча, сияя райскою улыбкой, протянула жениху руку… Он горячо прильнул к ней губами…

Марья Яковлевна вытащила платок из кармана и погрузила в него свое снова омочившееся ради такой оказии лицо.

Лизавета Ивановна робко выглядывала на них из-за полуоткрытой двери, утирая глаза в свою очередь, крестясь и шепча от глубины сердца молитву «о благоденственном будущем житии» молодой приятельницы своей и ее нареченного…

Весть о их помолвке облетела в тот же день всю дворянскую Москву, с доброю половиной которой Лукояновы состояли в родстве или близкой приязни. Со следующего же утра и «ближайшие» эти, и дальнейшие ринулись на дом Марьи Яковлевны как на приступ. Дни триумфа настали для его хозяйки – триумфа, который рос в ее глазах с поздравлениями каждого нового лица и питал, как солнце падающими в него астероидами, свет свой и пламень всем тем обильным материалом бессильной злобы и зависти, которую ее счастливая игра внушала всем совместницам ее, маменькам, обладательницам дочек на возрасте… Действительно, на той многотрудной, тяжелой, требующей, говорят, самых специальных способностей тоне, которую на светском языке называют уменьем пристроить дочь замуж, savoir marier sa fille3, Марье Яковлевне удалось выловить такого осетра, пред которым всем остальным товаркам ее по ремеслу оставалось только ахнуть и развести руками… Не успели все они прийти в себя от смерти Ивана Акимовича Остроженки, забулдыги-лошадника, проводившего жизнь свою в клубах и у цыган, но залучить которого к себе в дом составляло в продолжение целых десяти лет предмет упорнейшего желания и хитроумнейших «подходов» со стороны каждой, уважающей свой дом московской родительницы, – a Марья Яковлевна, не говоря дурного слова, успела уж пронюхать, отыскать, обойти и окрутить никому еще неизвестного наследника всего этого богатства, и выдает теперь за него свою Сашеньку! Как же было, в самом деле, не вознедавидеть ее, не проклясть тайно и явно, не объявить «интриганкой», – a потому и не поспешить к ней с поздравлением, с возгласами радости, хотя бы для того, чтоб иметь случай при этом доставить себе удовольствие ввернуть со