Восемь тетрадей жизни - Тонино Гуэрра

Кто больше. Конкуренция — да? Ну, социалистические, ладно. — Лора торжествующе-иронически улыбается. — А перке повышенные? Что это?

Вот, пойди объясни. Объясни им, апологетам абсурда в литературе.

— Ну, Тонино. Создается план. А повышенные — значит сделать больше.

И получается?

Считается, что получается. Может получиться.

Значит план составлен неправильно.

— А на самом-то деле не получится. Всем известно, но на бумагах, хоть на полпроцента, а запишут, как перевыполнение.

— Перевыполнение чего? Мы смеемся.

— А повышенные обязательства в бухгалтерии? Ты понимаешь? Или у зубного врача? Перевыполнение по зубам. — Смеемся. — Ну, скажи сам, зачем нам литература абсурда? Вам абсурд, когда люди носороги, или там, человек насекомое. А вот люди это люди — никто не понимает, а все делают и приветствуют.

— Так не делайте.

Вот это и есть абсурд, который вам не понять. Все не понимают, но делают, порой и хорошо, и все довольны. Наше хирургическое отделение оказалось победителем этих соцсоревнований.

— Не понял. — Это он сказал нормально, по-итальянски. Лора перевела.

И сын мой маленький не понял. Но читать уже научился и прочел на значке, мне врученном: «Победителю… Кого ты победил?» Объясни ему — король-то голый.

Вот и получили. Это ж не абсурд — это факт. Где та страна?

Мы с Тоником перебивали друг друга, соревнуясь, кто точнее объяснит наш абсурд. Но абсурд тем и абсурд, что необъясним — смотри и наслаждайся. Или вживайся и страдай. Мы и возомнили, загордились, что имеем нечто, что там, за бугром, надо иметь ум изощренный, незаурядный, чтоб эдакое вообразить. Нам казалось, что мы научили Великого Мастера уму разуму, как жить и понимать настоящую жизнь.

И мы с ощущением собственного лучшего понимания жизни на земле и умения работать приготовились слушать впечатления Тонино о поездке в город, который уже и еще был Ленинградом. «Уже и еще» — смотря с колокольни какого времени смотреть. Кроме обычных удивлений и радостей ленинградских, Гуэрра был поражен и уязвлен тем, что итальянцы так много сделали в Питере, а они там про это ничего не знают.

— Перке не написано. Вот вы, два вполне креативных человека. Почему бы вам не написать книгу о том, что сделали итальянцы в России. Оказывается достаточно много и не только в Ленинграде.

Светская советская беседа. И мы согласно кивали головами, подтверждая, что мы, действительно, креативные и всё можем.

Так напишите.

Так напишем.

Светская беседа. Ну предложили, ну согласились. Известно, как это будет: начнем писать, поверив этому милому, доброжелательному заказу. Сколько раз уже бывало. Даже, порой, в застольях в ресторане Дома литераторов тебе сделают интересное предложение, дадут визитную карточку, телефон, обозначат время: «… и начинайте, жду, надеюсь…» А потом придёшь. «Пишите, пишите, а мы включаем в план». И через какое-то времени зайдет речь о договоре. «Вот только включим в план. Через три месяца у нас обсуждение планов на ближайшие три года…» Ну и так далее. И вот напишешь, и начинаются хождения… Бред он бред и есть. Но это жизнь, и мы с ней знакомы и мы во всеоружии.

Через день Тонино с Лорой уехали к себе. А мы продолжили свою жизнь беспечных подданных советских условий жизни.

А еще через день звонит Тонино-Лора:

— Салюто, рагацци! Все, я договорился с издателем. Сказал, что вы согласны. Сейчас конец августа — к первому января ждем текст. Вас двое — успеете. С переводчиком договорено — он освобождается к Новому году и ждет текст.

Ну! Светская беседа. Не советские последствия. Когда ж тут успеть? У Тоника в голове целый склад полезной для такой работы информации. А мне надо крепко засесть в библиотеке. Мы работали, торопились. Срокито буржуазные. Подключились к работе и наши жены.

Несколько новелл, что написала Лида, мне казались лучшими. Лучше, чем это сделали мы, «креа-тивные рагацци». Но книга вышла в Италии только с двумя авторами. Там сказали: «Больше двух авторов — это уже сборник. У нас читать не будут». А теперь нет Тоника, нет Лиды. Нет и этой книги на русском языке. А итальянцы издали. Тонино научил нам, показал нам, что значит нормально жить и почему абсурд приходиться выдумывать, ибо страшно — он придет, а люди не готовы.

Так мы учили друг друга.

Рустам Хамдамов

СЛОВО О ТОНИНО

Некоторые люди переживают два или три человеческих поколения. У них в душе происходит то же самое, что у посетителя театра, который остается подряд три представления. Пьеса была рассчитана на одно представление, и новизна исчезла, обман не производит уже никакого действия.

У Тонино же получилось задержаться в первом представлении и зажигать лампочки не там, где написано, и менять надписи на вывесках, чтоб обычное представлялось всем нам по-новому. Увидел Тонино, к примеру, метро «Новослободская» в Москве и сделал из этого впечатления у себя в городке оранжерею и для цветов, и для представления. Или восхитился ковром на могиле Нуриева в Париже, распластал его по плоскости, насыпал на него горку из белой керамики, и это уже памятник соли в Червии. Это город. Из него в древности завозили соль в Европу. Но ведь это еще и великолепный фонтан! Ковер-то лежит на воде.

Вы не часто встречали людей в третьем уже поколении, чтобы те серьезно играли среди самых обычных вещей, переделывали бы их в необычные, и все радовались бы этому. Вот Тонино и возвращает память многим о прошлых «представлениях», едва не потерянных нами.

Андрей Хржановский

ГЕНЕРАЛ ГУЭРРА

— Женераль? Ти думаю? Ма перке?

— Ну как же, Тонино. Ты — один из крупнейших сценаристов за всю историю кино. Фильмы, сделанные по твоим сценариям, неоднократно награждались высшими призами на самых престижных кинофестивалях. Да что там награды — если бы список твоих работ ограничивался сценариями к фильмам Антониони, Феллини, Ангелопулоса, ты все равно по праву возглавил бы армию авторов, когда либо писавших или пишущих сегодня для кино.

— Ма перке — армия? Слюшай. Я не льюблю война. Я писайтель. Ми пьяче лавора. Но гуэрра.

— Я не помню, как звали того из богов, который отвечал за иронию. Думаю, что тот же Аполлон причастен к этому. Так вот, только вмешательством этого божества можно объяснить то обстоятельство, что твоя фамилия переводится с итальянского как «война». Ибо более миролюбивого человека, должно быть, природа не создавала.

— Покоже. Может, Архимед.

— Тот самый, который, увидев тень воина, накрывшую начертанные им на песке доказательства только что выведенной теоремы, воскликнул: «Не тронь мои чертежи!».

— Слюшай! Я знаю война! Я вийдел!

— Я помню твои рассказы