Развилки - Владимир Александрович Дараган

отпуск побольше. Значит так, сегодня вечером идем в лес к феям. Шампанского у нас нет, возьмем коньяк. Угостим девушек, поболтаем о жизни и любви. Глядишь, какая-нибудь согласится стать твоей музой. А я их попрошу Наталье мозги вправить. Короче, нам будет чем с ними заняться.

— В этом лесу только леший живет.

Я рассказал о встрече бабы Насти с лесным чудовищем.

— Тоже годится! — у Костомоева было прекрасное настроение. — Какой-никакой, а волшебник. Пусть нам лесные клады покажет или ходы тайные к пещерам сказочным. Ты, главное, не сразу в него пуляй, доверься мне, я умею с нечистой силой разговаривать. У меня на работе таких леших каждый второй. Клады они не показывают, но меня уважают. Главное, кормить их надо. Хороший хозяин всегда корову и лошадь кормит. Это у него главные инструменты. Так и мои лешие — хочешь, не хочешь, а надо кормить и по голове раз в неделю гладить. Так от них хоть какая-то польза.

— Ты же говорил, что их надо в страхе держать.

Костомоев ухмыльнулся.

— Одно другому не мешает. Страх должен быть постоянным, а забота периодическая. Баланс, понимаешь, нужен. Приходи ко мне на работу, сам все увидишь. Я тебя не обижу. Нравишься ты мне. С другими говоришь, так они могут только рассказать, что по телевизору видели или что им другие насплетничали. А у тебя свои мысли есть, в наше время — это редкость.

Мы подошли к месту, где лежал убитый волк. Свежий снег скрыл все следы. Тело волка исчезло уже на следующий день после ночного выстрела. В лес тянулась наполовину занесенная снегом волчья тропа.

— Идем, не бойся, — сказал Костомоев и, увязая по колено в снегу, потянул санки по тропе.

Снег скрыл мелкие поросли, мы шли среди колоннады огромных сосен. Все деревья были живыми, найти подходящий сухой ствол оказалось непросто.

— Хороший лес, — Костомоев остановился, огляделся. — Летом тут благодать, конечно. Да и сейчас хорошо дышится. Вот только пилить тут нечего. Этот чертов старикашка хорошо поработал — ни одного упавшего дерева. Придется глубже забираться. Накрылась моя рыбалка, я чувствую.

Дальше снег стал глубже, Костомоев проваливался в сугробы, тихонько матерился.

— Твои волки совсем гордость потеряли, не хотят за своего братана мстить. Я бы на их месте окружил бы дом старика, чтоб он и носа не мог на улицу высунуть. А тут они с неделю как не ходят. Это я тебе как охотник говорю. Видал я волков, всякое видал.

Наконец, мы увидели небольшую сухую сосенку. Я достал топор из санок.

— Первый удар топором, и ты несешь административную ответственность, — весело сказал Костомоев. — Для физиков штраф около четырех тысяч.

— Физиков? — не понял я.

— Физических лиц. Сухостой рубить нельзя, это не валежник. Ты как, потянешь четыре куска? Если что, половина штрафа моя. Давай, начинай. Сначала посмотри, с какой стороны ветки гуще — в ту сторону дерево и будет падать. С этой стороны и руби, старайся вырубать клин.

Я тюкнул топором по стволу, отскочила маленькая щепка. Ударил еще раз, но не попал в нужное место.

— Так, писатель, это явно не твое, — Костомоев забрал у меня топор, приказал мне спрятаться за ближайшей сосной, притоптал около ствола снег, снял куртку и начал рубить. Вскоре сосна упала, подняв столб снежной пыли.

— Теперь пилим по очереди, — распорядился Костомоев. — Отпиливаем чурбаки длиной примерно на два полена, дома допилим нормально.

Ножовка бабы Маши оказалась тупой, и только через час отрезанные куски ствола были привязаны к санкам.

— Ты тянешь, я толкаю, — приказал Костомоев.

Мне нравилось его руководство. Была в нем какая-то уверенность. И еще знания и опыт. Руководителем он явно был неплохим. Чем-то он напоминал Панкрата — деловой, знающий все наперед, имеющий план на все случаи жизни, ничего не боящийся, не отвлекающийся на лишнюю в данном случае романтику. Чертыхаясь, я тянул тяжелые санки, не обращая внимания на красоту зимнего леса. Ветер разогнал облака, светило солнце, узоры теней на синем снегу должны были напоминать о сказках и чудесах, но нам было не до сказок. Санки норовили опрокинуться, бревнышки, еле схваченные тонкой веревкой, то и дело сползали на бок. Костомоев шел молча, я слышал его сопение и радовался, что мы пошли в лес вдвоем. Одному бы мне это мероприятие не осилить. На улице мы остановились.

— Давай уж до дома, — сказал Костомоев. — Один ты не дотащишь… О, смотри, к нам воин идет!

Он толкнул меня в плечо. К нам с насупленным видом, не предвещавшим ничего хорошего, приближался дядя Ваня. Помимо грозного выражения на лице он был вооружен двустволкой, висевшей на плече. Метрах в ста от нас он остановился, как бы ожидая нашей реакции, постоял, сплюнул и пошел назад.

— Старикашка на страже, — усмехнулся Костомоев, — чем-то мы ему не угодили. Наверное, главный его секрет узнали. Кстати…

Он повернулся ко мне.

— Писатель, а где твое ружье?

Ружье я забыл в лесу. Снял, когда начал рубить ствол, прислонил его к какому-то дереву.

— Давай назад, а я пока покурю, дух переведу.

И я пошел назад. Скажу, что одно дело в лесу, где хозяйничают волки, идти с ружьем и в компании, и весьма неприятно идти одному. За каждым сугробом мерещится серая мохнатая спина, упавшая с веток снежная шапка заставляет вздрогнуть, исчезла зимняя сказка, лес стал чужим, опасным. Да еще набежавшие тучи вдруг закрыли солнце, стало темно и тревожно. Задул ветер, сбивая с деревьев снег, зашумели и закачались сосновые верхушки, под куртку к вспотевшей спине пробрался холод. Я оглянулся — Костомоев с санками скрылся за серыми стволами, я остался один на один с неприветливой чащей.

Что со мной? Ведь ничего не происходит, скоро я найду ружье и тогда страхи исчезнут. Вот еще пять метров, след от опрокинувшихся санок, вот еще немного — эту елку я помню, непонятно, как она оказалась в сосновом лесу. Но что это, елочные лапы шевельнулись, что-то сверкнуло. Нет, ничего страшного, это упала снежная лепешка. Вспомнились ночные огни. Вернее, я все время о них думал, но в тот момент эти воспоминания кольнули в сердце. Немедленно прекратить, быстрее вперед. Я побежал так быстро, насколько можно бежать по снегу. Вот тут мы повернули, еще немного. Все, пришел! Ружье на месте, даже не упало.

Я взял его в руки, провел перчаткой по стволам, переломил. Все в порядке, стволы чистые. Вставил патроны с красными гильзами, накинул ружье на плечо. Стало спокойнее. Ну кто тут может быть? Волки? Они разбегутся после первого выстрела. В рассказ старухи о лешем я не верил. К тому же это случилось далеко отсюда — до Щучьего озера километра три.

Я стоял, придерживая ружье двумя руками. Так было как-то спокойнее. Мысли были простыми: одному хорошо в тепле, когда в погребе еда, когда по вечерам можно включить электрические лампочки и зарядить компьютер. И главное — когда хорошо заперта дверь, а около нее висит заряженное ружье.

Глава 26. Письмо

В сенях я нашел напильник и стал затачивать ножовку.

— Правильно, — сказал Костомоев, — один раз помучаешься, потом будет легче.

Сам он пошел варить уху из вчерашнего улова.

— Лучше меня в Москве никто уху не варит, — сообщил он перед уходом. — Если, конечно, рыба правильная.

Уха у него и правда получалась вкусной. По мне немного жидковата, я бы добавлял больше картошки и макарон, на что Костомоев, услышав про макароны, презрительно хмыкал и говорил, чтобы меня даже близко нельзя подпускать к плите. Я молчал, вспоминал уху, которую мы с Панкратом варили на яхте, и которая заменяла не только второе блюдо, но даже хлеб — такой она была густой и сытной.

С заточенной ножовкой пилить бревнышки было проще, и уже через полчаса я любовался добавкой к поленнице в сенях. Костомоева я застал за столом. Он сидел и читал какие-то