Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Доверенность, – коротко промолвил он.

– На что это? – спросила удивленно Ольга Елпидифоровна, садясь.

– На получение капитала из банка.

– Билет у меня ведь.

– Ha мое имя положены, по желанию покойного…

– Так не все ли равно?

– Не мои-с – ваши. Получите, на свое имя положите опять или как вам угодно будет…

– Да я этого вовсе не хочу! – воскликнула она, отпихивая от себя бумагу. – Пусть останется как есть!

Он закачал головой.

– Этого нельзя-с, мне вашего не нужно… а, как у нас детей нет, в случае моей смерти родственники мои могут явиться с претензиями…

– Не собираетесь же вы умирать завтра! – перебила она его с внезапною тревогой под тоном шутки.

– Для чего собираться! – спокойно возразил он. – А что только в животе и смерти Бог волен, так все предвидеть надо… Если вас это беспокоит, – молвил он подумав, – так пожалуйте документ, я съезжу, на ваше имя перепишут.

Она безмолвно воззрилась ему опять в лицо.

– Никс, – промолвила она тихо затем на своих низких, ласкательных нотах, – вы все еще сердитесь на меня?

На лбу его у виска внезапно вспухла и посинела жила; он, не подымая глаз, чуть-чуть усмехнулся страдальческою улыбкой…

– Вы мне простить не можете!

– На что вам мое прощение! – еле слышно проговорил он и поспешно прибавил. – Пожалуйте документ, я сейчас съезжу.

– Нет, это невозможно! – пылко вскликнула Ольга Елпидифоровна. – Нам надо объяснится; я не хочу ссориться с вами, не хочу, чтобы вы меня подозревали Бог знает в чем!.. Ну да, я сумасшедшая, я сделала глупость, согласилась ехать ужинать с этим… с Владимиром Петровичем. И не вдвоем даже: должны были еще приехать Веретеньев и другие молодые люди – мы там у Лукояновых согласились. A вы сделали тут сцену Бог знает из-за чего…

Его как ножом пырнуло от этой лжи.

– Туда… где вы были… не ужинать ездят, – с усилием проговорил он, – мне известно.

Она покраснела вся.

– Так он меня обманул! Я не москвичка, я не знала…

– И не обманывал он вас, – прошептал Никанор Ильич, все так же отводя от нее глаза, – какой он человек, вы давно знаете!

– Так что же это такое? – растерянно молвила она, не находя даже в себе силы притвориться разгневанною. – Слышала, вы хотите уехать… вы меня кинуть хотите?

– Свободу предоставить вам хочу, – медленно сказали он.

– Какую свободу?

– Как пожелаете, – голос его дрогнул, – так как жить уж нам по-прежнему… не приходится.

Ей сделалось страшно вдруг. Насмешливые слова одного из ее петербургских поклонников по адресу этого самого ее мужа пронеслись у нее в голове: «Un mari est mi intendant donné par la nature»5. Как же станет она жить без этого «управителя»?

– Да я никак не желаю! – возгласила она. – Я хочу, чтобы вы перестали дуться… Слышите, сейчас, сейчас перестать, Никс! – заговорила она вдруг кошечкой, улыбаясь ему во всю ширину своих алых и полных, как спелые вишни, губ и ловя заискрившимися глазами его поникшие глаза.

– Не мучьте! – не то отчаянно, не то бешено вырвалось у него на это из груди.

Он быстро отвернулся от нее, подошел к окну и приник к нему лбом.

Она смущенно отшатнулась на месте, в свою очередь пораженная звуком его голоса.

– К чему напрасные слова говорить? – начал он неожиданно, поворачивая опять к ней свое исковерканное теперь мукой лицо. – Любил ли я вас, сами знаете… Всю душу, все мысли, все… Девять лет!.. Ежели когда и приходило в голову, так я… я и допустить не хотел… Верил, молился на вас, как…

Слова путались у него в горле, замирали на ссохшихся губах:

– Что ж чужой век заедать! Человек я темный, не светский ваш… Понимал я это хорошо, только думал: все ж никто из них… никто покоить ее так не способен… A тут… Обман-то зачем, обман? Сказали бы просто – разве я бы не понял! Срамиться зачем?.. Ведь, кажется, весь открыт был, насквозь меня видели. Сказали прямо: отступись!.. Вы его еще девушкой… любили. Вы, может, полагаете на счет состояния… Так мне на что! Ваше все, берите… Идите за него… Я все на себя возьму…

Ольга Елпидифоровна внезапно разрыдалась.

– Вы с ума сошли, – говорила она, всхлипывая, – вы меня за какую-то дуру почитаете; можете ли вы воображать, что я пошла бы за него замуж!.. Неужели вы думаете, что если б я захотела… разойтись с вами, я бы не нашла никого лучше этого… ветрогона? Но я не хочу расходиться… я вас люблю, Никс; вы добрый, благородный; вы меня вот до слез довели… Я хочу, чтобы… пожалуйста, Никсенька!.. чтобы все оставалось по-прежнему…

– Да разве это возможно, – воскликнул он, – разве можно!

– Все можно, Никс, все! Забудьте, умоляю вас!

Он горько усмехнулся:

– Забыть!.. A доверие прежнее где взять!

Она не успела ответить, как в дверь, запертую при входе Ранцовым, послышался стук.

– Кто там? – быстро утирая глаза платком, спросила она.

– Depeschen, gnädige frau6! – ответил голос Амалии.

– Войдите!

Амалия поспешно повела на ходу своим косым взглядом на барина, перевела его вопросительно на барыню и, очевидно уяснив себе вполне то, что происходило у них сейчас, самодовольно усмехнулась и подала Ольге Елпидифоровне две принесенные ею телеграммы.

– Aus Petersburg7, – произнесла она с достоинством.

Ольга Елпидифоровна вскрыла одну из них, взглянула на подпись и прочла:

«В Петербурге не осталось ни одного розана, ни камелии. Все цветут у вас на квартире и ждут вас. Езжу туда каждый день. Тоска без вас хуже смерти. Умоляю телеграфировать, когда вернетесь. Ответ за сорок слов уплачен. Базиль Шастунов».

На едва просохшем после слез лице красивой барыни скользнула невольная, осветившая его на миг улыбка. Но она тотчас же согнала ее с уст и с озабоченным видом вскрыла вторую депешу. Содержание ее было следующее:

«Не известили о своем отъезде. Только сегодня узнал о вашем адресе. Жестокая. Не ожидал. Для чего уехали? Мучусь, не сплю. Должны бы пожалеть. Знаете, что преданности нет границ. Ответ уплачен. Леонид».

Это было 8-petit nom одного из действительно «преданнейших» ей «паричков» ее, как выражалась она, говоря с Ашаниным о своих поклонниках, графа Наташанцева, человека вдового, богатого, с большим служебным положением и весьма «goûté en haut-lieu»-8, как говорится в свете.

Внезапное раздумье охватило вдруг теперь Ольгу Елпидифоровну. «И старый, и молодой»… – пронеслось и не досказалось у нее в мысли… Что-то зарождалось там, еще неясное, но освещавшее уже совсем иным светом то, что сейчас еще казалось ей таким тяжелым