Черное сердце - Сильвия Аваллоне

Эмилия помолчала. Такси летело мимо роскошных зданий, китайских магазинов, забегаловок фастфуда с вывесками Open, горящими даже в столь поздний час.

– Ты не можешь, – вдруг сказала Эмилия Марте.

– Что?

– В тридцать лет осуществлять мечту семнадцатилетней девчонки.

– Почему же? Я веду их в отель, дорогая. Не к себе домой, разумеется.

– И платишь?

– Всегда. Я их даже обыскиваю, им нравится.

Таксист слушал, не отрываясь от дороги, и поглядывал на Марту в зеркало заднего вида.

– Он же лет на десять нас младше.

– Именно! Старше мне не надо, будет напоминать об отце.

– Почему он хотел узнать про меня? – Эмилия не удержалась, этот вопрос мучил ее.

– Они всегда ищут, Эмили. Молчание, недосказанность, непоследовательность чуют. Они не могут соблюдать личных границ. Переступают, потому что чувствуют себя вправе. Сами же обжигаются. Узнают из газет, потом тебе эти газеты подсовывают. Впадают в панику. – Марта ущипнула Эмилию за бедро и улыбнулась: – Вот поэтому я и снимаю мальчиков на вокзале.

Ночь растворилась – было светло и оживленно, почти как днем. Эмилия уже скучала по лесу.

– Коллеги, с которыми я встречалась, высокого мнения о себе, накачаны в спортзале, насилие видели только в сериалах «Нетфликс», им все далось легко: школа, карьера, семья. Они никогда не ходят на кладбище. Не задумываются о том, что в этом мире нужно из кожи вон лезть, чтобы удержаться на плаву. Тунисец спал на вокзале, это видно. – Марта поцеловала номер телефона на тыльной стороне ладони. – Он барахтается, чтобы не утонуть, он может убить или быть убитым. Он голодный, поэтому он меня трахнет.

Марта подалась вперед, чтобы указать таксисту дорогу.

– Лучше проехать здесь, спасибо.

Потом откинулась на спинку кресла, порылась в дорогой кожаной сумке.

– С моими коллегами я никогда не кончаю.

Таксист за всю дорогу не проронил ни слова. Марта протянула ему кредитку, он молча вставил ее в терминал. Когда они выходили из машины и когда шли к подъезду, таксист продолжал бесстыже пялиться на Марту. Она обернулась и, глядя ему прямо в лицо, одарила его дьявольской улыбкой. Красота – ее проклятие. Она знала, привыкла к этому и смотрела на таксиста с ненавистью, которая, как и красота, всегда была при ней. Так как таксист ничего не понял, Марта поднесла руку к шее и быстрым жестом изобразила «горло перережу». Таксист сразу уехал.

Когда Эмилия попала в «интернат», школа уже вовсю работала. Конечно, уроков было меньше, чем в обычных школах. В классах дежурила охрана, на окнах решетки, ученицы запросто могли закурить на уроке. Учителя – просто святые, с ангельским терпением – по десять раз могли объяснять одно и то же: Пунические войны, теоремы, времена глаголов. И все-таки это была настоящая школа.

В октябре 2001 года Эмилия пришла в класс, где уже сидели Марта Варгас, Мириам и какая-то румынка. Пандольфи (итальянский язык и история) громко объявила: «Ваша новая одноклассница училась в лицее!»

Румынка с отвращением поморщилась. Мириам – она всегда была стервой – изобразила, что ее тошнит. Понятно, что никому не понравилось благородное происхождение Эмилии. Все знали, какая у нее статья. Там, внутри, была своя беспроводная связь. Что, как и почему, было всем известно, всех забавляла игра в угадайку – какой вынесут приговор. В случае с Эмилией новость из телевизора мигом разлетелась по камерам: «О, эта завтра будет с вами в одной волейбольной команде!» Преступление девчонки из благополучной семьи и в добротной одежде было слишком серьезным. Оно внушало страх и уважение. Варгас в тот день дала Мириам подзатыльник, чтобы напомнить ей тюремные правила. Остальные сами все поняли.

Эмилия молча теребила уголок тетради в линейку. Пандольфи треснула по столу учебником по итальянской литературе, чтобы переключить внимание учениц с тюремных правил на школьные. «Джузеппе Унгаретти, – громко объявила она. – „Утро“». Во рту у Варгас и румынки были сигареты. Если бы эти двое так развалились за партой в лицее Эмилии, они бы сразу оттуда вылетели. Мириам рисовала в тетради большого единорога. Эмилия нашла в себе смелость поднять голову и посмотреть на все другими глазами.

Неожиданно из класса, где она была отстающей, Эмилия оказалась в классе, где могла бы стать отличницей. Варгас как будто прочитала ее мысли и улыбнулась, выпустив дым в лицо Пандольфи, а та, неустрашимая, вдохновенно читала вслух:

– «Озаряюсь безмерным».

Не реагируя на реплики «Черт, два слова?», «И это всё?», она прочитала еще раз:

– Послушайте: «Озаряюсь, – пауза, – безмерным».

И бросалась на амбразуру со словами:

– «Чувствуешь себя как на осенних деревьях листья», – снова и снова: «От этой поэзии мне остается ничто неисчерпаемой тайны»[8].

Мириам почесывалась. Остальные позволили этому странному итальянскому языку двадцатого века проникнуть в их разум и сердце. В Болонье, по ту сторону колючей проволоки, бурлил прекрасный солнечный день. Прошло почти четыре месяца с момента ареста, и Эмилия впервые подумала, что, возможно, возможно, это не ад.

Пятнадцать лет спустя они с Мартой входили в деревянную кабину кованого лифта с вычурными узорами. В зеркале отражались противоположные образы – красавица и замарашка, элегантная дама и оборванка. Но только с виду. В действительности у них было одно сердце на двоих.

На третьем этаже лифт остановился, Марта пошла вперед по коридору. Дом начала XX века, стиль модерн – Эмилия безошибочно узнала и мысленно восхитилась. На табличке над звонком написано: ВАРГАС. Действительно, что ей, скрываться теперь? – подумала Эмилия.

История Марты в свое время наделала шуму: первые полосы газет, вечерние репортажи на всех телеканалах, жаркие споры на ток-шоу, баталии «экспертов», которые ни черта не знали о жизни на обочине, но всегда находили что сказать. Скандал, возмущение – все, конечно, было, но не как в истории Инноченти. Потому что у Марты Варгас были смягчающие обстоятельства, у Эмилии Инноченти – нет. У Варгас был веский мотив, у Инноченти – нет.

Варгас распахнула дверь, щелкнула выключателем, и перед Эмилией предстала гостиная, заставленная книгами от пола до потолка, телевизор с плоским экраном, как в кинотеатре, а посредине – белый кожаный диван, на котором могло бы уместиться человек пять.

– Ни хрена себе! – присвистнула Эмилия.

– Давай, иди в душ.

Марта помогла ей снять куртку, шарф и толстовку и сразу засунула их в стиральную машину.

– Ванная там, чистые полотенца в шкафу рядом с раковиной.

В ванной комнате, отделанной белым кафелем, было приятно тепло, не сравнить с ледником у Иоле. Эмилия