Шанс его жизни - Софи Астраби

в другую, словно пыталась увести стадо с горного пастбища, а потом произошло своего рода чудо. В дверь вылетела первая птица, затем вторая, и вскоре в небе кружилось целое облако, а Сарра смеялось тем смехом, который до сих пор, двадцать лет спустя, отдается в его ушах.

Сарра закрыла замок и положила ключ на место. Она улыбнулась, а затем мигающий синий свет поочередно осветил фасады соседних домов, и ее улыбка исчезла. Приехала полиция, и музыка прекратилась. Почти все на вечеринке были младше восемнадцати, лишь некоторые едва переступили эту возрастную черту. «Моя мама убила бы меня и за меньшее», – сказала Сарра и одним движением перемахнула через забор на законную сторону. Они побежали, больше для того, чтобы выплеснуть адреналин, чем по реальной необходимости. Станислас почувствовал, как прохладный ночной воздух обжигает его легкие. В ту ночь ему казалось, что он дышит за двоих.

Он никогда не чувствовал себя таким живым.

11

2015

Станислас открывает переписку с Саррой на своем телефоне, перечитывает ее последнюю фразу и пишет:

Выбери число от нуля до десяти.

Ответ приходит незамедлительно: Семь.

12

Станислас пришел первым. Он всегда приходит первым, с тех пор как узнал, что был вторым. Попытка изменить порядок вещей, даже если он единственный, кто осознает эту тонкость. Сарра приходит через десять минут. Она не изменилась. То есть изменилась, и довольно сильно, но он знает, что узнал бы ее и со спины. Он всегда находил в ней что-то уникальное и считал своим преимуществом видеть то, чего другие никогда не замечали.

Она садится, кладет руки на стол.

– Обычно я не читаю сообщений о смерти, – заявляет она.

– Возможно. Но, очевидно, у меня не получится умереть незаметно.

Он замечает в ее взгляде то, что она всегда пыталась скрыть под маской самоуверенности: юмор, утонченность и уязвимость. Она кивает и поднимает руку, подзывая официанта.

Она задает Станисласу несколько вопросов: женат ли он, есть ли у него дети. Тот отвечает, что нет.

– Ну а ты как, замужем?

– Нет, – говорит она и кивает в сторону бара. – Нет, я хочу иногда делать ошибки и чтобы никто мне на них не указывал, – добавляет она, пристально глядя на него.

Прежде чем Станислас успел что-то сказать, подошел официант. Через минуту он поставил на стол два бокала – с белым вином и с красным. Станислас сделал глоток, заметив про себя, что у алкоголя есть свои часы. Утром пить нельзя, но в обед – пожалуйста, после обеда опять нельзя, но можно после пяти часов, разрешено также вечером, ночью и даже утром, если вы не ложились спать. А если ложились, то нет. Утром никак нельзя.

– Странно, наверное, узнать о смерти полного тезки, да?

Она продолжила, не дав ему времени ответить.

– Я имею в виду нашего ровесника. Конечно, глупо так думать, но невозможно не задаваться вопросом: «Почему он, а не я? Какой была его жизнь? Какой выбор привел его к этому концу?» Ну, я не знаю, мне так кажется, – прибавила она.

– Ты ведь помнишь мою историю, да? Ты была единственной, кому я тогда об этом рассказал.

Она кивнула.

– Мне было лет десять, – продолжил Станислас, – когда я спросил свою тетю: «Почему я?» И по сей день я помню каждое слово ее ответа: «До твоего отца у матери был другой мужчина. Она должна была выйти за него замуж, но он погиб. Упал с высоты нескольких метров при попытке взобраться на гору. Так что почему ты – да, это хороший вопрос. Но на самом деле – почему мы все?»

Сарра ничего не говорит, просто сводит брови, как она всегда делала. Не поддающееся определению выражение лица, где-то между размышлением и бунтом.

– А ты знаешь, откуда взялось слово «шанс»? – спрашивает она и не дожидается ответа. – Оно происходит от латинского cadere – «падать». Общий корень с французским словом chute – «падение».

Она делает последний глоток вина, ставит бокал на стол и встает.

– Я всегда считала, что ты слишком легко миришься с обстоятельствами.

13

Станислас идет домой. По дороге он хочет пнуть мусорные баки, но вместо этого послушно переставляет ноги и идет вперед. Отец все детство повторял ему: «иди вперед», и эта мысль напоминает Станисласу о том, как постарел этот человек. Как тает авторитет отцов вместе с их физическим превосходством.

Он останавливается из духа противоречия. Возвращается на несколько шагов назад, передумывает. Снова идет вперед. Он вспоминает встречу с Саррой. Ему кажется, что пережитое разочарование сродни тому, что бывает, когда возвращаешься в места своего детства, а там вместо школы стоит супермаркет.

Как бы ему хотелось на самом деле так думать!

Сарра осталась верной себе. Она не говорила чего-нибудь только ради того, чтобы понравиться другим. Она высказывала то, что думает, но не так, как те люди, которые путают откровенность с грубостью. Она была извилистой дорогой, опасной, но честной. Нужно было сосредоточиться, чтобы избежать худшего, но эта дорога всегда была такой. Она не менялась. Не обманывала.

Станислас продолжает идти, пока под ноги ему не попадается пустая банка из-под пива, в десятке метров от мусорного бака. Он загадывает: «Если я смогу одним ударом закинуть эту банку в бак, я позвоню Сарре».

Он делает два шага в сторону и пару шагов назад, как это делают игроки в регби. Несколько секунд он не отрывает взгляда от цели, а затем срывается с места и бьет тыльной стороной ноги по банке. Та отлетает и приземляется на край мусорного бака. Она больше не двигается. Лежит горизонтально на боку, в том странном равновесии, которое не может быть окончательным. Наполовину снаружи, наполовину внутри.

Станислас ждет. Что-то должно произойти. Так или иначе, она упадет, она не может оставаться в таком положении.

Но она лежит неподвижно. Как будто бросает вызов законам природы.

Он остается наедине со сплющенной банкой, рассматривая ее со всех сторон, пока кружит вокруг мусорного бака. Если бы его кто-нибудь увидел, он, наверное, принял бы Станисласа за сумасшедшего.

Он никогда не верил в Бога, но сейчас говорит себе, что, возможно, Бог не выносит равновесия. Кончиком пальца Станислас толкает банку, и она падает в помойку.

14

Среда, 27 сентября, 14:30, кафедральный собор Святого Венигна, – пишет он и нажимает «отправить». Станислас уже собирается убрать телефон в карман, но передумывает и добавляет: Не приходи в своем оранжевом пончо. Этими словами он надеется разрядить обстановку.

Во втором классе[4], в день общего фотографирования, Сарра пришла в оранжевом шерстяном пончо. Слишком большое, не по фигуре и не по моде, это одеяние вызвало массу насмешек. Похоже, она сама его не выдерживала: на шее возле выреза появились красные пятна. Но она не обращала внимания на насмешки, держала голову поднятой и сохраняла высокомерный вид, который парадоксальным образом полностью выражал саму ее суть и в то же время совсем ей не подходил. Она стала надевать пончо каждый день.

И сняла только тогда, когда никто уже ничего не мог добавить.

Она не ответила на его сообщение, но в 14:30 стояла на ступеньках собора, одетая в строгий, но элегантный черный костюм, в солнечных очках и шляпе поверх стянутых в пучок волос. Она была неузнаваема, и эта мысль заставила Станисласа улыбнуться. Чтобы узнать ее, нужно было действительно знать ее. Даже в детстве она была сплошным противоречием. Неописуемая и потому неуловимая.

Сарра кивает, здороваясь с незнакомыми людьми, когда направляется к Станисласу. Она точно знает, где он находится, хотя ни разу не встретилась с ним взглядом.

– Дождемся, пока все войдут внутрь? – спрашивает она, подавая ему согнутую в локте руку, как будто собралась помочь старушке перейти улицу.

Станислас думает, что хотя она не надела свое пончо, но вид у нее все равно такой, словно она говорит всем: «Что не так?» Он берет ее под руку, и они медленно продвигаются вперед, вслед за другими скорбящими.

– Где мы с ним познакомились? – шепчет он.

– В лицее.

– В каком?

– Имени Шарля де Голля. Я выяснила.

Перед самым входом в церковь она прошептала