Детство: биография места - Харри Юджин Крюс

Врачи в Бексли и Блэкшире, и даже в Уэйкроссе — около тридцати пять миль от дома, — не могли помочь ему. Дедушка Дэн в отчаянии запросил в письме таблетки, рекламу которых он увидел в альманахе. Папин брат, дядя Мелвин, сказал мне, что когда они получили лекарства, таблетки оказались размером с четвертак, словно их готовили для лошадей. Дедушка Дэн разок бросил на них взгляд и решил, что не сможет дать их маленькому и больному мальчику. Он положил упаковку на перекладину за дверью и забыл о ней. Но папа, которому было пять лет, уже тогда начал выказывать упрямое своенравие, впоследствии сопровождавшее его всю короткую жизнь. Он начал принимать таблетки, не известив об этом ни единой живой души. Вероятно, то лекарство оказалось божьей милостью, и отеки начали спадать, да так, что через месяц он уже мог выходить в поле и немного работать мотыгой, а спустя еще несколько недель ему существенно полегчало.

Но шум в сердце никуда не делся. Мама говорила, что слышала, как его сердце шипит и стучит мимо ритма, когда клала голову ему на грудь, и это шипение вместе со стуком в итоге и убили его. Они и его предрасположенность вредить себе. Что тогда, что позже, в нем жил какой-то демон, безумие, заставлявшее его работать слишком усердно, не менее усердно куролесить, и упрямиться гораздо сильнее, чем того требовала ситуация.

Возможно, убежденность, что у него никогда не будет детей, ранила его, сводила с ума и заставляла совершать подобные поступки. Возможно, он часто думал об этом и такого рода мысли терзали его. В те времена иметь семью считалось важным, и важным не потому, что детей можно было погнать в поля, чтобы собирать кукурузу, рыхлить хлопок, срезать картофельные листья в сырую погоду, помогать забивать свиней и все в таком духе. Нет, важность семьи заключалась в том, что единственным, что может иметь мужчина и на что он может уверенно полагаться, была большая семья. Все остальное считалось неопределенным. Есть или нет у тебя образование, идея вложить деньги в банк и держать их там, или владеть большим куском незанятой и чистой земли была настолько неосуществимой, что очень мало мужчин позволяло себе размышлять о подобном. Лес в округе не приносил никакой пользы, а низина не отличалась богатством с точки зрения ресурсов. Большая часть почвы была бедной и выщелоченной, а промышленные удобрения угрожали человеческим жизням. Но мужчине не нужна хорошая земля или лиственные леса чтобы делать детей. Все, что ему нужно — яйца и наклон.

В самом этом факте важности семьи лежит то, что я считаю гнилым пятном в центре моей жизни, или, иначе говоря, гнилым пятном в центре того, чем моя жизнь могла быть, если бы обстоятельства сложились иначе. Я происхожу из народа, верившего, что иметь родное место не менее важно, чем биение собственного сердца. Это тот единственный дом, где ты родился, где провел детство, где возмужал. Это место — твой якорь в мире, вместе с памятью о еженощных ужинах с родными за длинным столом, и знание, что оно всегда будет существовать, даже если только в памяти.

Такое место, возможно, имеет значение для многих, но в округе Бейкон — хотя, насколько я знаю, никто не говорил об этом вслух, — люди понимают, что если у тебя нет своего дома, то мало что в жизни будет твоим, истинно твоим в этом мире. Даже когда я достиг зрелости, я оглядывался на свои детские годы и думал, как же прекрасно, наверное, провести первые десять или пятнадцать лет жизни в одном и том же доме — родном доме, — передвигая одну и ту же мебель, видя на родных стенах одни и те же семейные фотографии. И еще прекраснее иметь возможность вернуться в место своего детства и взглянуть на все глазами мужчины, противопоставляя увиденное прошлому — детской памяти о том, как все было раньше.

Но поскольку во времена моего детства мы все время переезжали, не существует места, которое я мог бы назвать родным домом. Весь округ Бейкон — такое место и мне пришлось смириться с этим. Размышляя, откуда я родом, я думаю обо всем округе разом. Я думаю обо всех его жителях, о его обычаях, всей его красоте и всем его уродстве.

Глава 2

Живя в непрерывном движении, ветреном непостоянстве, я на тридцать пять лет потерял из виду родню с папиной стороны. Я не помню ничего существенного о папиных родителях, а дяди и тети до моих взрослых лет и вовсе держались от меня на порядочном расстоянии. В этом не было их, моей, или чьей-либо вины. Просто так вышло.

Я знал немало родственников с маминой стороны. Мой дядя Алтон — ее брат, — больше, чем кто-либо другой заменял мне отца. Сейчас его уже нет в живых, но я всегда буду носить в своем сердце память о нем — такую же яркую, как и остальные мои воспоминания.

Я сидел на ступенях его переднего крыльца, только вернувшись со службы в морской пехоте в 1956-м, мне шел двадцать первый год. Я смотрел как он курит одну за другой скрученные сигареты «Принц Альберт», обходясь одной рукой, и сплевывает на землю между ног. Его отличала такая немногословность, что когда он произносил предложение длиной в десять слов, казалось, будто оно растянулось на целый день.

Вероятно, он был самым близким и надежным другом в жизни моего папы. Я помню, как сидел на ступенях, глядя на дядю в кресле-качалке и беседуя о моем папе. Я говорил, что худшее из случившегося в моей жизни — это его ранняя смерть, факт того, что я абсолютно не знал его и, по всей видимости, буду так или иначе искать его всю оставшуюся жизнь.

— Че ты хочешь знать? — спросил он.

— Я не знаю, что хочу знать, — ответил я. — Что угодно. Все.

— Всего не узнаешь, — сказал он. — Че угодно не ответит на вопросы.

— Я думаю, что ответит, — сказал я. — Что угодно поможет мне разглядеть его лучше, чем я представляю его сейчас. Я буду знать о нем хоть что-то.

На миг дядя посмотрел на меня своими спокойными серыми глазами из под полей черной фетровой шляпы, которую он всегда носил, и сказал:

— Давай прокатимся.

Он