Стажер - Лазарь Викторович Карелин

— Мой не умер. Он ушел от нас. — Кате зябко стало, она свела под ладонями плечи.

Саша, продолжая вести машину, выбрался из куртки, протянул ее Кате.

Она накинула куртку на плечи, глянула в стекла на свое отражение.

— Теперь я буду вся в «молниях». Да, ушел. Бросил нас, предал. К счастью, я почти его не помню, мне было всего пять лет тогда.

— Так-так… А мама?

— Ты с ней не спорь. Она умная.

— Слушай! — возмутился Саша. — Откуда ты взяла, что я собираюсь у тебя с кем-то спорить?! Я — тихий, я — вежливый. Меня все старики любят.

— Еще у нас пес есть, — сказала Катя. — Бимка.

— Мне с ним лучше не спорить? Он — умный?

— Очень. Плохих людей за версту чует. Может и цапнуть.

Вот так они ехали и разговаривали, легко и находчиво, шутливо и не без серьезности, ну, как и должно было им разговаривать, но этот разговор был на поверхности, он был не главным у них. Главный же их разговор шел без слов, он состоял из взглядов, этих вскинутых на короткий миг глаз, когда человек смотрит на человека, с счастливым ужасом спрашивая себя: «Он?!», «Она?!»

Тут важно все, глаза усматривают всякую малость, тут важен и звук голоса, очень важен звук голоса, но почти ничего не значат слова. Для них еще придет время — для слов.

Домик, в котором жила Катя, был домиком из Сашиного детства, когда отец с матерью на лето снимали где-нибудь под Москвой дачу. И не только совсем простенький этот дом с открытой террасой, какие теперь уже не строят, но и деревья вокруг дома, старые березы и сосны, но и мебель на террасе, грубо сбитый стол, древние венские стулья, но и этот самовар на столе, гордящийся выбитыми на нем медалями, — все это было из Сашиного детства, из страны Счастья. И Катина мама была из той же поры, и Катин дед тоже. Увидев их, Саша понял, что и Катя была кем-то прислана ему из того времени. Кем же это? Судьбой?

Его встретили спокойно, не принялись дружно рассматривать, как это часто водится в семьях, где есть девушка на выданье и где в каждом молодом человеке прежде всего видят потенциального жениха. Рослый, сухой старик, Катин дед, дружелюбно кивнул ему, маленькая, худенькая женщина, Катина мама, добро и доверчиво улыбнулась, мохнатый пес Бимка не зло, но облаял. Разумеется, его все же разглядывали, а пес даже и обнюхал, но делалось это с тактом и без каких-то там далеко идущих соображений. Разве что у пса были эти соображения. На то он и пес, чтобы жить предвидением.

Пока Катя переодевалась в соседней комнате и в полуоткрытую дверь был слышен ее голос, сели к столу.

— К нам сегодня женщина в тяжелом состоянии поступила, — говорила Катя, расхаживая за дверью. — Что еще покажет вторая пункция. Сергей Сергеевич сказал, что будет сражаться. Это он родственникам ее сказал. Они спросили, есть ли надежда, а он сказал, что не любит этого слова, как и «авось», как и «а вдруг». «Буду сражаться, — сказал он. — Всеми родами оружия. Менингит — опасный враг, но мы его попробуем побить». Другие врачи утешают, успокаивают, а родственники ревут. Сергей Сергеевич не утешает, говорит только правду, а родственники в него верят, как в бога. — Катя вышла из комнаты, она была в брюках, в тельняшке — совсем паренек. — Жаль, что скоро стемнеет, — сказала она Саше. — Побродили бы по лесу, показала бы тебе Москва-реку. У нас тут красиво. Мама, я есть совсем не хочу, потом захочу. Мне бы чаю. Дедушка, ну, вы уже познакомились? Составил мнение? Бимка, а ты составил? — Она села к столу, рядом с Сашей села, — снова не та, новая, паренек в тельняшке, — но в голосе ее все та же жила натянутая струна. Задевая Сашу локтем, она налила ему чаю, налила себе, спросила, пододвинув Саше стакан: — Может, ты выпить хочешь? Дед, есть у нас?

— Есть, — сказал дед и приподнялся.

— Я на машине, — сказал Саша.

— Тогда отменяется, — сказал дед. — Тогда по-старинному, поговорим под чаек.

— А о чем говорить? — спросила Катя.

— О жизни, о чем еще, — сказал дед.

— Дедушка, об этом нельзя говорить, — сказала Катя. — Впрямую — нельзя. Сейчас принято говорить о разных пустяках, ни о чем почти, а исподволь составлять о человеке мнение.

— Составлять из пустяков? — спросила мать.

— Да, мама. Серьезное в наш век непроизносимо. Ты согласен со мной, Саша?

Саша молча кивнул.

— Позвольте поспорить с вами, молодые люди, — сказал дед. — Можно?

— Попробуй, Василий Степанович, — сказала Катя. — Но только нас не переубедишь. Правда, Саша?

Саша молча кивнул.

— Катя, ты, случайно, молодого человека в пути не запугивала? — Дед прикрыл рукой дрогнувшие усмешкой седые усы. — Мол, въедливый дед, ты с ним не связывайся, помалкивай. А?

— Что ты, дедушка! Да разве его запугаешь? Он самбист, парашютист.

— Так запугивала? — посмотрел дед на Сашу.

— Нет, Василий Степанович. Только предупредила, что вы умный. И вы тоже, Анна Павловна. Лучше, говорит, ты с ними не спорь. — Саше очень хотелось понравиться этим славным людям, этим из детства его людям, живущим в таком из детства его домике. И он улыбнулся им, всю душу выложив, он уж постарался, просиял. Такая улыбка не могла не вызвать отклика.

Саша и пса не забыл, притянул его к ноге, стал почесывать за ухом. Пес хоть и не улыбался ответно, но терпел. Беспокойный был пес, фоксячей породы, а терпел.

— Уж кто у нас умен, так это Катенька, — смеясь, сказал Василий Степанович. — А ведь это нелестная для вас характеристика, Саша, что вам велено было помалкивать. Согласны со мной?

— Все понятно, — кивнул Саша и опять улыбнулся, да так, что залучился весь. — Я же отрицательный тип. Во всем заграничном. И машина своя. Не учусь. Профессия какая-то сомнительная. А вы — член партии с шестнадцатого года. Вот Катя и решила, что мне лучше будет помолчать.

— Но вот заговорил. Находчив. Лучшая оборона — атака. А, кстати, отчего не учитесь?

— Устал после армии. Да в наше время само время — учитель.

— Ой, Саша! — схватилась Катя за голову. — Ну, что-ты болтаешь?!

— Он не болтает, — сказал дед. — Он, Катюша, опять атакует. Как устали? Руки, ноги, мозг, может быть?

— Дедушка, но не принято же говорить о серьезном! — взмолилась Катя. — Ты нарушаешь современные правила хорошего тона.

— Прости, Катюша, я чуть-чуть нарушу, только начну нарушать. Так как же вы устали,