Портрет в коричневых тонах - Исабель Альенде

поиски ванны, была слишком напугана. Так я пребывала под столом даже во время ужина самой Паулины. Из своего укрытия мне были прекрасно видны толстые ноги этой женщины, обутые в тесные туфли из атласа, из которых в виде валиков вылезал оплывший жир её ног, и чёрные брюки помогающих за столом слуг. С огромным трудом женщина всё же наклонилась пару раз, чтобы всего лишь со мной перемигнуться, я же в ответ на этот жест лишь прятала лицо в колени. Я умирала от голода, усталости и желания помыться, но сама была столь же высокомерной, как и Паулина дель Валье, поэтому легко и быстро уговорам не поддалась. Спустя немного времени Вильямс подсунул под стол поднос уже с третьим мороженым, лепёшками и большим куском шоколадного пирожного. Я подождала, пока тот удалится, и когда почувствовала реальный голод, решила всё же поесть. Однако чем больше я вытягивала руку, тем дальше оказывался поднос, который мажордом медленно тянул за верёвку. Когда я, наконец-то, смогла взять лепёшку, то поняла, что нахожусь уже не в своём убежище. Но так как в столовой больше никого не было, то я спокойно могла пожирать принесённые мне сладости. Хотя стоило появиться малейшему шуму, как я летящей походкой тотчас возвращалась под стол. То же самое повторялось и несколько часов спустя, уже под утро, пока, следуя за движущимся подносом, я не добралась до двери, где меня ждала Паулина дель Валье с желтоватым милым щенком, которого и передала мне в руки.

- Возьми, это тебе, Аврора. Щеночек тоже чувствует себя одиноким и испуганным, - сказала мне женщина.

- Моё имя Лай-Минг.

- Твоё имя Аврора дель Валье, - возразила она категорическим тоном.

- Где ванная? – прошептала я со скрещенными ногами.

С данного момента и начались мои отношения с этой величественной бабушкой, которую мне уготовила сама судьба. Она устроила меня в соседней от своей комнате и разрешила спать вместе со щенком, которого я назвала Карамело, потому что собака была именно этого цвета. В полночь я проснулась от того же кошмара о детях в чёрных пижамах и, не думая дважды, летящей походкой направилась в легендарную кровать Паулины дель Валье, как и раньше любила проникать каждое утро в постель своего деда, чтобы тот меня приласкал. Я уже привыкла оказываться в крепких руках Тао Чьена, ничто не поднимало мне дух так, как его морской запах и нудная цепочка нежных слов на китайском языке, которую он произносил в полусонном состоянии. Я не знала, что нормальные дети вообще-то не пересекают порог комнаты взрослых и тем более не укладываются в их постель. Лично я росла, вечно окружённая тесным физическим контактом, с частыми поцелуями и бесконечным укачиванием на руках моих бабушки и дедушки по материнской линии, и кроме объятий просто не знала иного способа утешения или отдыха. Увидев меня, Паулина дель Валье тут же отпрянула чуть ли не со скандалом, после чего я начала тихонько выть на пару с несчастной собакой, и такое жалкое состояние нас обоих невольно нас же и сблизило. Я прыгала в кровать и зарывалась в простыни с головой. Полагаю, что засыпала сразу же, ведь рассвет неизменно встречала, съёжившись рядом с её большими и надушенными ароматом гардений грудями и с устроившимся у меня в ногах щенком.

Проснувшись среди дельфинов и флорентийских наяд, первым делом я спросила о своих бабушке и дедушке, Элизе и Тао. Их я тщательно искала по всему дому и саду, а потом устроилась у двери и стала ждать, пока они сами ко мне не придут. Всё то же самое повторялось до конца недели, несмотря на прогулки, подарки и нежности со стороны Паулины. В субботу я сбежала. Я ещё не оказывалась на улице в одиночестве и была не способна там ориентироваться, однако ж, инстинкт подсказал, что нужно было спуститься с холма. Таким способом я и добралась до центра Сан-Франциско, по которому, напуганная, бродила несколько часов, пока смутно не разглядела в толпе двоих китайцев с небольшой повозкой, полной одежды, что надо было постирать. Я решила последовать за ними, держась на благоразумном расстоянии, потому что люди уж очень походили на моего дядю Лаки. Те направлялись в Чайна-таун – именно там располагались все прачечные города – и вскоре я вошла на территорию столь знакомого мне квартала, где почувствовала себя гораздо увереннее, хотя по-прежнему не обращала внимания на названия улиц, а также и не припоминала адреса моих бабушки и дедушки. Для того чтобы попросить о помощи, я была застенчивой и слишком испуганной, поэтому всё ходила и ходила без определённого направления, ведомая лишь запахами еды, звуком языка и видом множества небольших торговых палаток, которые уже не раз обегала раньше, держась за руку моего деда Тао Чьена. В какой-то момент меня одолела усталость, из-за чего и пристроилась на пороге ветхого здания, где меня тут же стало клонить в сон. Спустя некоторое время я проснулась от встряски и ворчания некой пожилой женщины с тонкими, нарисованными углём посередине лба, бровями, благодаря которым лицо становилось похожим на маску. Я издала крик ужаса, хотя вырываться было поздно, потому что она уже сжимала меня двумя руками. Затем женщина отвела меня, брыкающуюся, в какую-то зловонную каморку, где и заперла. В помещении, куда я попала, очень плохо пахло, и со страха и голода я предположила, что заболеваю, потому что меня начало тошнить. Я совершенно не знала, где находилась. Едва оправившись от тошноты, я во всё горло стала звать своего деда, после чего вернулась та же женщина и залепила мне несколько пощёчин, от которых у меня перехватило дыхание; ведь раньше меня никогда не били и думаю, что от подобного было больше удивления, нежели боли. Она мне приказала на кантонском наречии китайского языка, чтобы я замолчала, или та выпорет меня бамбуковым прутом. Затем женщина меня раздела, осмотрела целиком и полностью, обращая особое внимание на рот, уши и половые органы, после чего одела меня в чистую рубашку и унесла мою перепачканную одежду. Я снова осталась одна в комнатёнке, которую окутывал полумрак, становящийся всё больше по мере того, как уменьшался свет в единственной пустóте, где была вентиляция. Думаю, что подобное приключение все-таки оставило на мне клеймо, потому что прошло уже двадцать пять лет, а я всё ещё содрогаюсь от ужаса, когда вспоминаю те нескончаемые часы. Тогда дети не гуляли по Чайна-тауну в одиночестве, семьи их ревниво оберегали,