Золотой воскресник - Марина Львовна Москвина

спасибо, – воскликнул Лёня, – что я ей в жизни доставил хотя бы мало-мальские страдания! А то вообще было бы не о чем писать!

* * *

Сергей Бархин пригласил на премьеру “Ромео и Джульетты” в Театр Станиславского и Немировича-Данченко. Ошеломленная сценографией Бархина, слонялась я в антракте по зрительному залу и вдруг увидела великого художника Михаила Шварцмана, “первого и последнего иерата на этой земле”.

– Ну, как вам спектакль? – спросил меня библейский царь, бородатый Мафусаил.

– Чует мое сердце, – говорю я, – ничем хорошим эта история не кончится.

Потом мне передали, что Шварцман сказал:

– Марина – это фиалка с корнями дуба.

Я даже не знала, как реагировать – обидеться или что?

– Во всяком случае, это лучше, чем дуб с корнями фиалки… – успокоил меня Лёня.

* * *

Серёжа Бархин в мастерской показывает свои земляные картины.

– Это из тех мест под Иерусалимом, где был слеплен первый человек… Это земля Умбрии, это – земля Помпеи…

Из разных мест, где рождались мифы, он привозил пакеты земли и покрывал ею холсты.

– Мне хочется, – объяснял, – чтобы, когда я умру, от меня что-нибудь осталось…

* * *

“Цыганский” писатель Ефим Друц:

– Вы когда-нибудь слышали пение цыган? Уверен, что никогда! Так я вам это устрою! У меня жена была цыганка, я кочевал с их табором. Вы должны прочитать пять моих книг – и вы все обо мне поймете. И позвоните мне.

– А в ваших жилах течет цыганская кровь? – спросила я, затрепетав.

– Ни капли! – вмешалась в разговор Ира Медведева. – Фима – просто еврей. И сколько можно доить одну корову? Там в вымени не осталось ни капли!

* * *

Подруга моего брата – про их одноклассницу:

– …Она может не смочь прийти на вечер выпускников. Ведь у нее восемь собак. Она была врачом, а потом стала экстрасенсом и поняла, что не в состоянии жить с людьми. Теперь живет с собаками. И она там не самая главная! Самая главная у них – одна большая и умная собака…

* * *

Приехала в “Переделкино” и сразу передвинула мебель в номере – по-своему разумению наладила фэншуй.

На что горничная мне сказала строго:

– Будете уезжать – поставьте все на место.

Оказывается, в этой комнате всегда останавливался слепой поэт Эдуард Асадов – тут каждая вещь для него должна быть привычна и под рукой.

* * *

Вспомнила, как в Доме творчества в Коктебеле он стоял на набережной с тростью и лицо его было обращено к морю.

* * *

Эдуард Асадов за столом в “Переделкино”:

– Серафимы, херувимы… Кто их там разберет, эту небесную канцелярию. Вот попадем туда – увидим. Если Бог даст, что Бога нет, тогда не увидим ничего.

– Экий вы богохульник, – отзывается его собеседник.

– Я – да, – отвечает Асадов. – У меня свои отношения с Богом. Но больше никому не советую.

* * *

Наш дядя Толя всю жизнь собирает марки, меняет, покупает, отслеживает.

– Немецкие марки времен войны? Это интересно! – он говорит. – Но только без Гитлера, этого мерзавца.

* * *

Моему папе Льву прописали уколы. Но нам все время некогда забежать к нему.

– А я могу выйти в метро, – предложил Лев. – Договариваемся – какой вагон, передняя или задняя дверь, поезд подъезжает, двери открываются, а я уже стою со спущенными штанами. Лёня быстро делает укол, двери закрываются, я надеваю штаны, а вы едете дальше.

* * *

Асар Эппель, узнав о том, что переводчик Миша Липкин ходит на семинар к нему и к нам с Бородицкой, воскликнул:

– Ходить к Маринам и ко мне – это все равно что ходить за продуктами в “Седьмой континент” и бегать в “Пятерочку”!

– Правда, он не оговорил, – заметил Миша, – кого подразумевал под “Пятерочкой”, а кого – под “Седьмым континентом”.

* * *

– Смотрю шестидесятую серию “Просто Марии” и никак не могу запомнить, как кого зовут, – жаловалась Люся. – Три только имени – из десяти: Кристалл, Клаудиа и Блейк.

* * *

Режиссер Татьяна Скабард снимала фильм про Лёню Тишкова для программы “Острова”. Они ездили на Урал, в маленький затерянный между сопками городок Нижние Серги, где родился и вырос Лёня. Снимали родной деревянный домишко на краю озера, с печной трубой, баб с коромыслами, детишек на салазках.

В конце фильма Скабард спросила:

– Лёнь, ты чувствуешь себя по-настоящему русским человеком?

– Я чувствую себя человеком мира, – ответил Тишков.

– В кои-то веки решила снять фильм о чистокровном русском! – всплеснула руками Скабард. – С таким трудом отыскала его среди несметных полчищ метисов и мулатов, так он оказался человеком мира!..

* * *

Люсин приятель Гена Маслов заранее поставил себе памятник на кладбище, где отразил все свои достижения и регалии.

– А теперь, – сказала Люся, – Маслов хочет напечатать альбом – кого он любил и кто любил его.

Я спрашиваю:

– А это будут два разных альбома?

– Наверно, один, – ответила Люся, – он собирается его издать за свой счет.

– Чтобы разослать по библиотекам? – спросил Лёня.

* * *

Попросила Серёжу помочь мне завести будильник.

– Это какой образ жизни надо вести, – воскликнул сынок, – чтобы человеку, перевалившему за полтинник, не уметь завести будильник?!

* * *

Желая отдохнуть от сухумской разрухи, Даур Зантария кочевал по Москве. Некоторое время он обитал у нашей подруги, художницы Лии Орловой.

Она ему:

– Абхазский сепаратист, закрой за мной дверь!

– Иди-иди, – отвечал он, – клерикалка, мракобеска, обскурантистка…

* * *

– Когда я упал с инжира, – он говорил, – а как может быть иначе, если такой туберкулезник, как я, залез на инжир, ты знаешь инжир? – к нам вся деревня сбежалась: кто чачу несет, кто помидоры, кто баклажаны, ты знаешь баклажаны? Это такие огурцы, только фиолетовые!..

* * *

– Я оброс, – жаловался Даур, – и теперь похож на Бетховена в абхазском исполнении. Что мне делать? Идти в парикмахерскую по сравнению с твоей стрижкой – все равно что отправиться в публичный дом вместо родного дома. Я понимаю, ты очень занята. Это я только и делаю, что ращу себе волосы.

* * *

– Ну вот, теперь совсем другое дело. Шагаю по улице – все смотрят на меня, говорят: “Сам так себе, но прическа – пиздец!”

* * *

Я – Лёне:

– Дай Лёве свой носок, он тебе заштопает. Его в детстве баба Мария научила отлично штопать.

– На лампочке? – спрашивает Лёня. – Так и вижу – он берет лампочку в руку, и она загорается от его руки. Неярко, но достаточно, чтобы видно было, что