Стон дикой долины - Алибек Асылбаевич Аскаров

таком случае вы полностью оба квиты! — объявили ровесники, призывая друзей к благоразумию, и заставили их в знак примирения пожать друг другу руки...

Прошло уже несколько лет, как скончался Нурпеис. Слава Богу, Бектемир все еще жив-здоров и стал ныне одним из самых знатных и уважаемых стариков Мукура. Это мудрый аксакал, пользующийся среди аулчан непререкаемым авторитетом.

* * *

Когда над страной сгустились тучи и на западе занялся пожар войны, большинство мукурских мужчин тоже были призваны на фронт.

Вернулись с кровавой бойни лишь шестеро. А сейчас в живых из них остались только престарелые, едва держащиеся на ногах Амир, Метрей да Бектемир с Нургали.

Сутяжника Орынбая признали тогда негодным к воинской службе по состоянию здоровья. Мырзахмет, выбившись в активисты, уже в те времена был на высоте, поэтому военкомат в целях укрепления тыла оставил его по специальной брони. Долговязый Лексей рос в глуши, к тому же в годы войны он был слишком молод, не достиг еще совершеннолетия. А вот каким образом избежали военного призыва жирный Канапия и глухой Карим, мукурцы и сами не знают. Однако, хотя сам Канапия пороху даже не нюхал, он как раз один из тех, кто любит потрепаться о фронтовиках и поделиться при случае собственным мнением.

— Насчет тронутого Амира спору нет, — говорит, к примеру, он. — Амир на самой передовой воевал, вернулся с фронта контуженным... А вот по поводу Нургали и Бектемира у меня большие сомнения...

— Почему это? — спрашивают его в таких случаях охочие до жареных новостей молодые парни вроде любопытного балбеса Рахмана.

— По сравнению с другими, Бектемир головастый и хитрый. Судя по всему, он очень дорожил своей жизнью, а потому служил, видимо, при штабе. Разве вы когда-нибудь слышали от Бекена, что его задела на войне пуля или он получил бы другое ранение?

— Не-ет.

— То-то и оно... Война тянулась целых четыре года. Кто же поверит, что за эти четыре года ни одна пуля не коснулась хотя бы кончика его пальца, ведь сыпались-то они градом, а?

— Верно говорите...

— То есть отсюда мы можем сделать предположение, что наш Бекен отсиживался где-нибудь в теплом местечке, например в штабе рядом с командованием.

— А как насчет Нургали-аты?

— Нурекен с Бектемиром, как и я, не учились, так что грамоты не знают, поэтому и военная наука им незнакома. Они даже не представляют, с какой стороны ружья стрелять. Думаю, Нурекен служил при полевой кухне — печь разжигал, дрова таскал, золу выгребал...

— Да у него же вместо одной ноги... протез?

— Ну и что... Вы думаете, ногу он на войне потерял?!

— Конечно!

Канапия громко, отрывисто хохочет и, довольный, ласково поглаживает свой торчащий живот.

— Если б Нургали своей никудышной ноги лишился на фронте, разве мы не почитали бы его как хана, не возносили до небес?.. Да он, недотепа, потерял ее в самое что ни на есть мирное время.

— - А как?

— Руду на Кокколе копал... так увлекся, что не заметил, как его накрыла лавина. Отморозил тогда ногу, и началась гангрена. Вот врачи ее и отрезали.

Таким, примерно, образом болтливый и несдержанный на язык Канапия «пропагандировал» среди молодежи ратный труд живущих в ауле ветеранов войны. Но, если речь заходила о контуженом Амире, все тело которого покрывали рубцы от осколков, а лицо было корявым от шрамов, тут уж даже словоохотливый Канапия умолкал.

Все мукурцы зовут старика Амира в лицо Аужекеном, что можно понять как уважительную форму от его имени или как почтительное «святейшество» от слова «аулие», то есть «святой», а вот за спиной старика прозвали «тронутым».

Что касается старухи Разии, благоверная Всегда кличет Амира «контуженным». Видимо, этим Ракен стремится унизить своего престарелого муженька: мол, что с тебя взять, ты, бедолага, контуженный, разум у тебя пошатнулся, а рассудок помутился.

Поскольку Разия Богом нареченная половинка Амира, она знает, что говорит. Он и в самом деле вернулся с Великой Отечественной войны увечным: косоглазым, с расшатанными мозгами и совсем без волос.

Амира отправили на западный фронт суровой зимой сорок третьего года, а домой он вернулся летом сорок шестого с востока: после победы над германцами завершил службу войной с японцами. Ушел мечтательным юношей с пламенеющим сердцем, которому было всего девятнадцать лет, а вернулся стареющим зрелым мужчиной с побитым осколками лицом и изборожденным морщинами лбом.

С тех самых пор никто не видел, чтобы Аужекен, подобно другим людям, радостно смеялся либо пытался облегчить душу, поделившись с кем-нибудь сокровенными переживаниями.

— Аужекен и раньше, даже когда только женился на Разие, был молчуном, всегда сидел так, будто кость проглотил. Бывало, соберется народ на той, песни поют, пляшут, а Аужекен все молчит и, пока праздник не закончится, с места не двинется, — рассказывал Бектемир, вспоминая редкие радости послевоенной поры.

Хотя Амир и молчун, зато всегда успевает справиться с кучей дел. Кстати, совсем уж молчуном считать его было бы неправильно, да и не такой чересчур он скрытный.

Где бы Аужекен ни находился, он всегда вполголоса разговаривает сам с собой и с давних пор погружен в бездонные размышления.

Прошло больше сорока лет, как закончилась война. С тех самых пор и до сегодняшнего дня Аужекена беспокоит неразрешимый вопрос. Видно, и вправду его проклятые мозги сильно расшатало, потому как он стал путаться в имени и фамилии своего фронтового командира. А в понимании Амира это — самое что ни на есть предательство, поэтому простить себе подобную непорядочность он никак не может. И все сорок лет, размышляя об этом, страдает...

Ай, а джигит-то был с огоньком — по-настоящему горячий! Когда его призвали, он в Алма-Ате учился. А потом младшим лейтенантом стал. На гармони играл с бесподобной виртуозностью — никакой глаз за пальцами не уследит, а если песню затянет, то так звонко, так голосисто, что всем на зависть, и рассказчик был великолепный. Одаренность этого совсем еще молоденького парнишки-командира просто поражала и могла утолить самые азартные ожидания. Но что поделаешь, джигит подорвался на мине и погиб. Ничего от него не осталось.

Да будь проклята та страшная война! Если б не она, из парня вышел бы выдающийся человек, потрясающий мастер искусства! А он, бедняга, ушел на пике молодости, еще не распустившимся бутоном, срезанным в пору расцвета. Нерастраченная, клокочущая в теле сила, бушующий талант — все-все кануло вместе с ним в безвозвратную вечность.

«Как,