Сердце и другие органы - Валерий Борисович Бочков

Возникла пауза. Михалыч что-то говорил или думал. Я попросил Бога приказать Михалычу ответить «да». Михалыч медлил.

– Лавэ? Четыре сотни налом, пластик, пучок деревянных по мелочам. Плотва, короче. Не… ничего. И не бухой. Не, не нашли, чисто. Да не, конкретный ермолай. Тетрадка ещё. Ксива и лопатник.

В нашей тройной коммуникации – я – Бог – Михалыч, – явно наблюдался сбой, думаю, на отрезке Бог – Михалыч.

– Тетрадка? Ща, погоди…

Возникла пауза.

– Ничего нет. Стихи. Не, на русском.

Раздался смех.

– На хера мне головняк с пиндосами, Михалыч. Сниму показания – пусть гуляет. Ну… Ну пробей, пробей… Как скажешь… Погоди, ни хера не видно… А тут, блин, ещё и английскими буквами! Погодь-погодь… Константин, это понятно, это имя. Да я пытаюсь… Ну по буквам… Сэ, нэ, а, потом рэ, потом лэ английское…

Я бы сам запутался, пытаясь из этой шарады составить свою фамилию.

12

Через сорок минут за мной пришёл сонный мент, провёл по тёмному коридору мимо дерматиновых дверей. Одну распахнул. Из-за письменного стола мне навстречу поднялся ладный мужичок в сером, чуть тесноватом, костюме.

– Константин Андреич! – улыбаясь, мужичок выставил ладонь.

Я пожал руку, тоже улыбнулся. В моём паспорте вместо отчества стояла лишь заглавная буква «А». Паспорт лежал на столе, под ним лежала чёрная тетрадка.

– Садитесь, садитесь, – он радушно потянул меня к стулу, усадил. – Как столица? – Сам тут же ответил. – Потрясающе! Нью-Йорк и Токио в одном флаконе!

Он, уткнувшись задом в угол стола, засмеялся переливчатым баритоном – так на сцене хохочут дачники, попивая на веранде чай из бутафорского самовара.

– Вы сколько годков златоглавую не навещали? Четырнадцать? Пятнадцать? Вот ведь город стал! Городище! Наверное, ходили по центру, – он выпучил глаза и развёл руки, изобразив удивление. – Где я? Это Париж? Или Лондон?

Он снова засмеялся, вдруг серьёзно спросил:

– Не жалеете, что уехали?

– Не жалею. Вы кто?

Не давая мне в руки, раскрыл перед моим носом книжку в малиновой коже. На розоватой бумаге кокетливой прописью с нажимом было выведено: Сергей Михайлович Долматов, майор. Эта школьная каллиграфия выглядела странно рядом с тиснёным двуглавым орлом и логотипом учреждения. Не говоря уже о названии учреждения. Я догадался, что это и есть тот самый телефонный Михалыч, разговор с которым я подслушал в клетке.

Захлопнув удостоверение, жестом фокусника спрятал во внутренний карман. От майора воняло приторным, каким-то бабским, одеколоном. Я отодвинулся, стул оказался совсем обычным и не был привинчен к полу.

– Я ехал в гостиницу, поймал машину на набережной, – начал я. – Где-то в районе Зарядья нас обогнал «ауди»…

– Знаем, знаем, – Сергей Михалыч замахал ладошкой, прерывая меня. – Всё мы знаем.

– Отлично. Значит, я могу идти?

– Конечно! Конечно.

Я встал, он соскочил со стола.

– Можно? – я кивнул в сторону паспорта и тетради.

– Угу, – ответил он фальцетом, обходя стол и садясь в кресло. – А что это за тетрадь, кстати?

– Так. Стихи одного человека.

– А-а, – фальцетом протянул он и раскрыл тетрадь. – Человека, говорите… Интересно… Очень интересно. Стихи…

Михалыч делал вид, что впервые видит эти стихи. Он листал страницы, задумчиво склонив голову. На макушке светилась лысина, аккуратно прикрытая бледными волосами.

– Интересно… – бормотал он. – Очень интересно… А вот тут просто здорово. Просто здорово, – неожиданно поднял голову. – Вы давно пишите?

– Это не моё, – устало сказал я, посмотрел на часы. Было без трёх два.

Михалыч полистал ещё, закрыл.

– А не тянет на родину? Честно так, не тянет? – задушевно спросил он. – Ведь вы москвич? С Бронной, да? Ну вот… А я в Текстилях вырос – соседи можно сказать.

Он потёр шею ладонью, расстегнул пуговицу под толстым узлом галстука.

– А вы садитесь, садитесь, Константин Андреич. Вы ж помните – в ногах правды нет. Вы в Нью-Йорке обитаете, так?

Я медленно сел, закинул ногу на ногу. Начинало ломить затылок.

– А Нью-Йорк, как вам известно – город жёлтого дьявола, – он снова загоготал своим гортанным смехом. – Каменные джунгли. А у нас – прыг в машину – и через час уже – и Пахра тебе, и Дубна, и водохранилище, озёра там, знаете, под Дубной. Вы не рыбак, нет? Нет? А я вот, грешным делом… Ушица, знаете, на костерке… Туман стелется.

Плавной ладонью он изобразил туман. Мечтательно уставился в угол с вешалкой, на которой висела ментовская фуражка с крупной кокардой, похожей на дамскую брошь.

– Что вам нужно? – невежливо спросил я.

Михалыч удивлённо повернулся, словно я только что материализовался из затхлого воздуха кабинета.

– Мне?

С улицы донеслась ругань, возня, хлопнули двери, кого-то куда-то поволокли.

– Мне? – повторил он и шутливым баритоном запел. – «Цвела бы страна родная, и нету других забот». Мне лично – ничего не нужно. Вы мне – лично – очень даже симпатичны. Но меня, – он сделал паузу. – Как должностное лицо при исполнении соответствующих обязанностей. Меня беспокоит кое-что тут…

Он звонким щелбаном щёлкнул по клеёнке тетради.

– Тут же Рылеев и Солженицын в одном флаконе, – Михалыч раскрыл тетрадь, начал листать. – Меня настораживают некоторые пассажи… Ну вот, например: загнали Россию на нары, стянули чекистской удавкой.

Он, недоумевая, поднял глаза.

– Прошу прощения – кто загнал? На какие нары? Да, безусловно, у нас есть исправительные учреждения, есть и преступники… – перебив сам себя, он ехидно вставил. – Кстати, в вашей Америке заключённых гораздо больше, чем у нас. Но я не про то…

– Я вам повторяю, стихи не мои…

– А чьи? – тут же спросил Михалыч. – Чьи?

– Одного человека, – я замялся. – Мне их дали…

– Кто? – ласково. – Кто дал?

Я запнулся, потом сухо произнёс:

– Я американский гражданин и требую присутствия представителей американского посольства. Немедленно сообщите…

Михалыч засмеялся.

– Ну! Куда, куда, дорогой вы мой, сообщать? Куда звонить? Спят все, спят все ваши. «Спят усталые игрушки, книжки спят…». У вас дети есть, кстати?

– Без представителя посольства США, – я скрестил руки на груди, – отвечать отказываюсь.

– Вот! Ну зачем вы так? – Михалыч расстроился. – Я же помочь хочу.

Я отвернулся, разглядывая дрянные обои. В углу протёк потолок, жёлтое пятно было похоже на Африку. В районе Туниса обои отклеились и свернулись трубкой.

– За время вашего отсутствия, дорогой Константин Андреич, в стране был принят ряд новых законов. О клевете, о защите чести и достоинства, – майор полистал тетрадь, нашёл. – Ну вот к примеру: «Нас не коснулся ветер перемен, всё те же крысы шастают в сортире». На кого вы намекаете? Кого вы называете крысой?

Михалыч лукаво закатил глаза, за его спиной висел портрет, чёрно-белая фотография в золотой